Гришка опустил голову. Общение с этим бугаем нисколько Парфена не вдохновляло.

— И Химик тебе не поможет при всем его авторитете! Он и впрягаться-то при серьезном раскладе за тебя не станет.

— Кто ты — и кто был в их кругу Васька Улыбка! — неожиданно встрял в разговор «вечный старлей». Помолчав, дав Гришке подумать, он безжалостно продолжил: — А есть еще одна сторона этой медали. Допустим, ты как-то сумел пережить общение с Самосвалом. Так тут тебя удавят по приказу того же Кости или Хвороста. Не сечешь, почему? А потому, что на хрен ты им теперь живой нужен! Удавят тебя, конечно, по-тихому, чтобы на их пацанскую честь пятно не упало!

— Да-да, — тут же поддержал его следователь, — ты — свидетель, а теперь вдвойне опасный свидетель! И кто даст им гарантию, что ты не расколешься?!

Парфен стиснул зубы и молчал. Мысли в его голове носились со скоростью урагана.

«А ведь не врет, падла! И адвоката пацаны такого странненького прислали — носа не кажет! Да и сколько молчать можно?! Нужно же как-то крутиться — а то точно за паровоза поканаю! Если не пожизненное, то за авторитета Улыбку удавят — все не легче! Эх, без ментов не выкрутиться!»

Гришка понимал, что как-то нужно устанавливать диалог с Тарасовым, но идти вразрез с бандитскими принципами не хотелось, да и боязно — еще свеж в памяти был урок, полученный совсем недавно в камере. Парфен отнюдь не был глупым юношей и прекрасно понимал, что за красивые глазки никто поблажек ему делать не будет. Оставалось два варианта — либо крупные деньги, либо услуга. Услугу ментам он мог предложить только одну — слить информацию о пацанах.

Олег Андреевич, немного помолчав, вновь принялся за свое:

— То, что ты молчишь, — это же тебе во вред! Я материалы передам прокурору — и баста! Тут тебе накрутить по самое «не хочу» хватит! А так, глядишь, смягчающие нашлись бы! — вкрадчивым тоном заметил Тарасов.

— Я никого не убивал, — глухо отозвался Гришка, — я за рулем сидел.

— Вот и рассказывай, как все было, — тут же слез с края стола Ходаков и принялся маячить из угла в угол.

Парфен выдал свою версию убийства Улыбки. По его раскладу получалось, что его просто наняли подшоферить, а стрелял Вадим.

— Что ты мне тут горбатого лепишь! — повысил на него голос Тарасов. — Самосвал тебя с пушкой видел!

Начав признаваться, Гришка опять остановился на своей версии и не хотел от нее отступать. Придуманный вариант развития событий казался ему наиболее выгодным. Парень понимал, что подчистую ему отмазаться не удастся, но, коли Свирид умер, грех этим не попытаться воспользоваться. Участие в первом преступлении он отрицал напрочь, утверждая, что женщина в темноте обозналась.

Но, на его удивление, Тарасов не сильно давил на него, вел себя вполне покладисто и даже разок одернул опера, когда Артем Михайлович заорал на подследственного. Допрос длился долго, и перед расставанием Тарасов опять намекнул Гришке:

— Пора бы тебе, парень, хорошенько подумать! Твое будущее — в твоих руках!

«Яснее некуда, — в мыслях усмехнулся молодой человек, — сдай товарищей — и получишь вместо пятнадцати трешку! Хотя трешкой-то я теперь вряд ли отделаюсь!»

Меж тем он пробурчал себе под нос что-то такое, что должно было означать согласие подумать, и, заложив руки за спину, сопровождаемый конвоиром, отбыл к своей камере.

— Еще немного, еще чуть-чуть! — улыбаясь, пропел Ходаков, заговорщически глядя на капитана.

— А, — небрежно махнул рукой тот, — это только начало!

Оба работника МУРа поняли друг друга без слов.

Когда дверь в камеру за Гришкой закрылась, молодой человек неожиданно почувствовал странную перемену в общей атмосфере. Нет, вонь от немытых мужских тел была по-прежнему. Нарушилось что-то другое в камере. Через некоторое время Парфен понял, в чем дело: за его отсутствие к ним подселили троих новых «жильцов» — мужчин в возрасте тридцати, может, тридцати с лишним лет.

Едва Парфен увидел их, ему сразу стал понятен всеобщий настрой старожилов камеры. Кавказцы разговаривали на своем, устраиваясь в углу. Теперь все восемь шконок были заняты. Одно обрадовало Парфена — Самосвалу селиться было вроде некуда.

— На хрена чеченов к нам сунули! — ворчал Ворон себе под нос.

Напряжение росло и к вечеру разразилось потасовкой. Со стороны «старожилов» участвовали Калчан, Валет, Цыган и Парфен. Он «впрягся» в драку, поскольку ему выгодно было держаться Валета, который был инициатором побоища. Дошло дело до конвоиров, и все участники получили резиной по телесам и головам.

— Слава богу, в шизо никого на затолкали, — доверительно шепнул Парфену Ворон, не принимавший участия в скоротечном сражении.

К уже почти зажившему фингалу после «крещения» прибавилась приличная ссадина на скуле.

Но все это детали. Большую часть времени у Парфена занимали размышления на тему устройства его собственной судьбы.

Последний разговор с Тарасовым для Гришки стал отправной точкой в начале нового этапа, когда он после тупого отрицания всего и вся начал потихоньку сдавать позиции. Досконально все обдумав, Парфен решил, что нужно выкручиваться самому. По крайней мере, постараться узнать, что хочет от него следователь и что он сможет предложить ему за это.

Когда в следующий раз его вызвали на допрос к Тарасову, он уже шел без всякого мандража, по-деловому прикидывая в голове, как построить беседу со следователем. Немало ему в этом помог и разговор с Вороном. Бывалый зэк неожиданно сам подошел к нему на прогулке. Тогда Гришка еще не впитал в кровь, что в тюрьме не делается что-либо просто так. Потом он понял, что и добряк Ворон подкатил к нему неспроста. Но все это пришло потом.

* * *

В назначенное время Парфенова и остальных заключенных вывели на прогулку. В другое время такое времяпрепровождение не вызвало бы у молодого человека одобрения, но и было бы просто противно всему его существу. Но сейчас он был безумно рад накручивать круги под палящим летним солнцем и иметь возможность хоть короткое время подышать чистым воздухом, не изгаженным теснотой пространства и жизнедеятельностью восьми здоровых мужиков.

Место, выделенное для этой процедуры, располагалось на крыше тюрьмы. Со всех сторон заваренное стальной решеткой, оно напоминало загон для хищных зверей. По своей сути большинство людей, «нарезавших» медленные монотонные круги, таковыми и являлись. Двое часовых с «АКМ», прищурив глаза, наблюдали за ними.

Гришка шлепал лениво вперед, когда к нему подошел Ворон.

— Не таскали еще сегодня? — начал первым разговор старый урка, имея в виду вызов на допрос.

— Нет, — меланхолично отозвался Парфен, продолжая думать о своем.

— Я тебе что хочу сказать, — вполголоса начал Ворон, — ты за паровоза поканать хочешь?