кому-то могут показаться, мягко говоря, надуманными и странными. Согласен, я и сам-то всё это с трудом понимаю — опыт, как кажется, говорит об обратном. Но ещё бы, на то она и фальсифицирующая, эта функция нашего драгоценного мозга! Вспоминаем Людвига Витгенштейна: «Из того, что мне — или всем — кажется, что это так, не следует, что это так и есть. Но задайся вопросом, можно ли сознательно в этом сомневаться». Но задайся вопросом — можно ли сознательно в этом сомневаться! Вот именно по этой линии и проходит водораздел: лингвисты, как мне кажется, этим вопросом не задаются, а психологи (талантливые) — да, спрашивают. Я называю это «классическим и принципиальным спором психологов с лингвистами». Спор это, впрочем, не явный, поэтому вынужден его несколько конкретизировать…

Признавая концепции Льва Семёновича Выготского, а также его соратника и ученика Александра Романовича Лурии о «внутреннем слове», об «индивидуальных смыслах» и «личностных значениях», лингвисты вместе с тем настаивают на наличии принципиальной стабильности в отношениях между знаками и значениями, считая эту стабильность правилом, а остальные ситуации — просто досадными исключениями. Мол, слова все-таки обозначают то, что они обозначают, и было бы странно думать иначе. Странно, согласен. Но давайте попробуем…

Профессор филологии Елена Самойловна Кубрякова пишет: «С лингвистической точки зрения ясно, что уголь не перестает быть обозначением в русском языке определённого вида полезного ископаемого оттого, что для одних говорящих он выступает как прямой объект трудовой деятельности, а для других — как средство отопления или даже как грязь в комнате. Ясно и то, что при необходимости выразить эти разные личностные смыслы говорящие прибегают к названиюуголь именно потому, что такова общепринятая номинация рассматриваемого объекта и одинакова для всех говорящих предметная соотнесенность данного слова»[28]. Да, все это так. Безусловно, слово «уголь» обозначает уголь. Но что думает тот или иной человек, когда он говорит — «уголь»? Кажется, что он думает об «угле», но для разных людей он значит разное: для кого-то, возможно, в нём смысл жизни, а для меня, например, тот самый «определённый вид полезного ископаемого» и не более того.

Но если с углём ещё как-то можно разобраться и прийти к консенсусу (по крайней мере, его, этот уголь, можно пощупать), то с понятиями, которые обозначают нечто вполне себе объективное, но не предполагают возможности «пощупать» соответствующий объект, возникают проблемы. Поэтому давайте возьмем другой пример, который приводит та же Елена Самойловна в монографии «Номинативный аспект речевой деятельности». Приводит, надо заметить, вскользь, одним мазком, а затем тут же отмахивается от него, как от надоедливой мухи. Пытаясь показать читателю, как происходит эта «внутренняя работа мысли», она предлагает такой «перебор слов во внутренней речи» с целью найти наиболее «подходящее слово» для описания ситуации: «рассказать… вчера… ссора… стычка… столкновение… нет, так… недоразумение»[29]. Что ж, вполне внятный пример «внутренних» рассуждений, происходящих обычно «в глубокой задумчивости». Вот, говорит Елена Самойловна, поискали мы во внутренней речи «аналоги», нашли и выбрали наиболее «подходящий».

Но я не лингвист, я в некотором роде психолог, и сам этот «подбор» слов для меня как для психолога говорит столько, что Елена Самойловна и в страшном сне не может себе этого представить! Первые ее ассоциации при воспоминании о событии — «ссора» и «стычка». То есть вполне себе аффективно-окрашенные и воинственные штуки, свидетельствующие о том, что сударыня наша пережила не «недоразумение», а самую настоящую травму, и серьёзную. Но она боится показать нам свою «заинтересованность», ей не хочется, чтобы мы знали, что это для неё так важно, поэтому взамен компрометирующей благородную даму базарной «ссоры-стычки» появляется смягченное «столкновение». Но «столкновение» опять же говорит о том, что это её как-то личностно задело, то есть она таки «опустилась до ссоры-стычки», поэтому она говорит (в своей внутренней речи) — «нет», а потом добавляет — «так», что свидетельствует о том, что она придумала, как ей выкрутиться…

— Елена Самойловна, говорят, вы вчера повздорили с Иваном Ивановичем?..

— Нет, Андрей Владимирович, что вы! Нив коем случае! Просто недоразумение…

«Подходящее слово» не выявило, не проявило, а, наоборот, спрятало от нас истинные переживания участницы скандала, превратило неподобающую, вульгарную «ссору-стычку» в «недоразумение»… Боже, боже, принцессы туалетом не пользуются! Возможно, для лингвиста промежуточные варианты во время поиска «подходящего слова» и не имеют значения, а слово «недоразумение» действительно «подходит» представлению благородной дамы о самой себе, только вот описывает ли оно то, что произошло между ней и Иваном Ивановичем на самом деле? И не есть ли это «недоразумение», таким образом, сущая неправда? Причём неправда чрезвычайно типичная для отношений внутренней и внешней речи: то, что вырывается наружу, не соответствует действительности, но или соответствует ситуации, в которой произносится соответствующее высказывание, или, как в приведённом примере, подкорректировано автором сообщения его представлением о себе самом.

Впрочем, сам конфликт психологов с лингвистами, наверное, не так уж и важен. Просто он с идеальной, как мне представляется, точностью иллюстрирует бездну, скрывающуюся за произносимыми нами словами, — ничем не ограниченную «свободу», так сказать, «слова». Ведь «недоразумение» в приведённом примере — это вам ни какой-нибудь «уголь», где от «денотата» до «индивидуального смысла» три с половиной шага, это самый настоящий «концепт», коробочка с секретиком. Женщина, использующая это слово (конечно, мы не ведем речь лично о Елене Самойловне, прошу понять меня правильно), прячет в нём свои чувства, демонстрирует нам, как мы должны её воспринимать, и более того — какой она сама видится себе в своих глазах. Она не «по ушам надавала» и не «волосы-то повыдергала», как какая-то «неинтеллигентная бабища», она, извините, столкнулась с «недоразумением» и так изящно из него вышла, что и говорить-то особенно не о чем…

ЯЗЫКИ СОЗНАНИЯ И ПОДСОЗНАНИЯ

Человек наивно и привычно думает о себе, что он представляет собой некую психическую целостность. Но, как сказал однажды Жак Лакан (а за ним легион дружно повторил), «лично я не целокупен». Природа этой «нецелокупности» разными теоретиками — психологии, социологии, философии и проч. — прочитывается по-разному: то ли как конфликт «сознательного» и «бессознательного», то ли как несоответствие разрозненных «социальных ролей», исполняемых одним и тем же человеком, то ли как противоречие его «сознательных и поведенческих установок» и т. д., и т. п.

Но мне как выпускнику Военно-медицинской академии, понятно, ближе Иван Петрович Павлов сотоварищи, а потому я вижу эту «нецелокупность» прежде всего (не отрицая, впрочем, много другого) как незамысловатый, по сути, конфликт «коры» и «подкорки», точнее, «старой» и «новой» коры. То есть исповедую глубоко позитивистский подход, согласно которому, если верить соответствующим нейрофизиологическим