Катя опомнилась. Она сидела посреди улицы, на лавке перед отвратительной лужей, и на нее посматривали. Вытерлась рукавом, а потом попыталась собрать салфетками лужу, но ничего не вышло. Зашла в магазин, купила воды, попила и полила на лужу. Вода растеклась под ноги идущим, и Кате стало неприятно думать о том, сколько грязи она развела. Наверное, нужно было обсудить с психиатром. Самой вспоминать о том, что произошло, не хотелось. Тошнота отступила. Стало радостно от того, что Катя больше не теряет сознание, когда тошнит. Хотелось даже проверить, но желудок был пуст.

– Мой отец заставлял меня сосать ему и бил, когда я хотела рассказать маме, – доложила Катя по телефону. – Мое сознание это вытеснило, но именно поэтому я теряла сознание, когда блевала. Теперь не теряю. Спасибо.

Катя положила трубку. Психиатр ничего не успела сказать или не слышала. Но теперь это было уже не важно.

22:19. Вадим

Вадим вспоминал. Ему казалось, что у них с Дэном было очень особенное, настоящее, действительно большое чувство. Такой же одинокий, как и он сам, тоже без семьи и тоже нашедший в Вадиме понимание. Они так быстро сошлись, так быстро подружились, что было больно знать, что параллельно с ним у Дэна были еще и другие люди, с которыми ему тоже было хорошо. Вадим вспомнил, как мучился этим еще в самом начале их дружбы.

Дэн постепенно перестал пожимать ему руку при встрече и начал обнимать. Вадим чувствовал, что больше всего ждет даже не самого Дэна, а этих объятий при встрече и прощании. И еще, когда они смотрели вместе телевизор. Дэн любил только фильмы, где стреляют, а Вадиму было все равно. Ему нравилось, что во время просмотра они сидят совсем близко, развалившись на диване, и Дэн иногда прикасается к нему плечом. Нравилось незаметно рассматривать его. Особенно шрамы от бритвы на запястьях, разбитые костяшки пальцев и татуировку на плече, когда Дэн приходил в майке. Вадим думал, что это красиво, но, конечно, очень глупо, как и сам Дэн. Как-то Дэн остался на ночь. Пришел поздно и сказал, что у мамки там очередной хахаль, который стонет, как лось в лесу. Вадим не понял, почему именно лось, но когда спросил у Дэна, тот засмеялся и сказал, что не знает.

Спать Дэн лег на кровати его брата Дани, и Вадим долго не мог заснуть, прислушиваясь к неровному дыханию. Дэн вскоре уснул, а Вадим так и пролежал до утра, глядя на то, как по накрытому одеялом с головой Дэну пробегают тени. Ему казалось, что Дэн – это Даня или даже он сам, только маленький, он боится теней и потому спит, укрывшись с головой. Хотелось сказать ему, что тени – это фигня, они никогда не нападают, только ползают и пугают, но Дэн уже спал.

Утром, глядя на спящего Дэна, Вадим ощутил странное желание прижать его, обнять как котенка, до хруста, внутри все защемило и захотелось плакать. Это было еще и похоже на то необычное и сладостное возбуждение, которое он испытывал от женщин. И он вдруг понял.

Он хочет, чтобы Дэн сделал ему то же, что женщины делают мужчинам. Он представил себе, как Дэн стоит перед ним на коленях, голову его и волосы, жесткие и густые. Это желание не отпускало его до завтрака. Дэн ел, а Вадим подошел к нему сзади и, уже дурея от возбуждения, запустил ему руку в волосы. Это было очень приятно, куда приятнее, чем шерсть котенка. Волосы были упругими и будто отпружинивались от руки, но при этом обволакивали ее. Дэн не оттолкнул.

Он обернулся на Вадима, посмотрел снизу вверх и улыбнулся. От этого Вадим почувствовал настолько сильное возбуждение в паху, что не выдержал и отошел. Нет. Сейчас нельзя. Сейчас Дэн испугается и соскочит. Можно внезапно оглушить, конечно. Подойти также сзади и… Или опоить. Подлить в еду снотворного. Нет. Вадим хотел его себе насовсем. Это его мальчик. Его друг, его близкий, его котенок.

Нужно было просто склонить его к тому, чтобы он сам захотел остаться, сам решил, что так лучше всего. Не так уж сложно. Аккуратно, в разговорах выпилить остальных, стать ближайшим, сделать так, чтобы у него больше никого не осталось. Ни одного человека на свете. И все. Тогда Вадим сможет делать с ним все, что захочет. Да. Он все обдумает и приступит. Приступит завтра же.

На следующий день он присел напротив и, заботливо поставив перед Дэном чашку чая, заглянул в глаза.

– Ты какой-то запаренный, – начал он осторожно.

Вадим увидел, как ровное и веселое настроение Дэна сменяется грустью. Мальчик любил жаловаться, любил, чтобы его жалели, и именно на этом Вадим и сыграет. Еще он любил маму и сильно на нее обижался. С этого и стоит начать.

Дэн рассказал, как они с мамой рисовали вместе на длинном рулоне обоев, мама сидела с одной стороны, а Дэн с другой (интересно, каким он был в детстве?). Как они учили буквы, и мама писала их вверх ногами, чтобы не путать его, а он повторял за ней, и получалось тоже вверх ногами, и мама смеялась (она смеялась над тобой?). Она смеялась потому, что он неправильно понял (ты был маленьким, она просто плохо объясняла). Это не со злости, это была такая игра, тогда мама любила меня и была только моя, понимаешь? (О, как понимаю!) А потом все эти мужчины, которые к ней приходили, они раздражались, они ненавидели, они хотели, чтобы Дэна не было. А он же ничего им не сделал, он любил гостей, ждал их вместе с ней. Перед их приходом она становилась красивой и нарядной, даже если не переодевалась. От нее шло такое особенное, радостное. Она готовила вкусное (и я ему готовлю вкусное, отлично). Они заходили с какими-нибудь шоколадками, кривились, когда его видели. Но сюсюкали и совали ему шоколад (поэтому ты не любишь сладкое?). Он от обиды уходил в другую комнату, а они там смеялись и обнимались (а мои телевизор смотрели). И он забирался в шкаф, в угол, и сидел там, зажимая уши руками, и звуки их голосов становились прерывистыми (надо же, я не догадался зажимать уши), от этого обида проходила, он шел к ним в комнату. И каждый раз видел, как она, пьяная, лежала на его коленях и хихикала как маленькая, а он шарил рукой под ее халатом, где грудь, и там прямо. И отдергивал руку, будто они делали что-то неприличное (прямо при тебе? у нее совсем стыда нет?). Она видела меня, и у нее становилось злое лицо, она выгоняла меня, и я опять шел в шкаф и плакал там, я хотел умереть, не быть, деться куда-то, понимаешь? И это чувство…

Стоп. Спокойно. Не слушай его.

– Надо выпить.

– Но я…

– Я просто не могу больше слушать. Я сейчас зареву.

– Прости…

– Нормально все, я рад, что ты мне это рассказал (его голос пробирается куда-то внутрь и будоражит там, надо медленнее, чтобы успевать управлять).

Вадим вспомнил, как, стараясь подчинить Дэна, влезть к нему в память и голову, сам проникался им. Может быть, от схожести судеб, а может, из-за его странного гипнотического взгляда. Он еще долго тренировался смотреть ему в переносицу, чтобы не попасть под влияние. Потом тренировался отводить глаза и объяснять. (Так стыдно за твою мать. Так больно за тебя. Ты не заслужил.)

Они сближались, Вадим нашел все болевые точки, научился доводить Дэна почти до истерики и выводить обратно. Ему почему-то нравилось, когда тот плакал. У него становилось такое растерянное и детское лицо. И главное, появлялся повод обнять его и погладить.