первого просмотра» — когда открылась главная дверь. Вскочив с дивана и расслабившись, с колотящимся сердцем, она нажала на паузу на пульте.

Прошло несколько дней с тех пор, как она видела его, несколько дней с тех пор, как он сказал ей, что ему нужно сделать что-то очень важное, и оставил ее, пообещав, что вернется.

Она ожидала, что снова почувствует себя брошенной, но почему-то, живя в этом доме, войдя в привычный ритм, общаясь с Бесси и доктором Мэнсоном, находя себя, она не чувствовала себя брошенной. Она чувствовала заботу, потому что дом, персонал, доктор — он сделал все это возможным для нее.

Даже в свое отсутствие он позаботился о том, чтобы о ней заботились.

И она скучала по нему. Ей не хватало его горячих, безумных глаз, его маленьких записок, его роз и его спокойного, твердого присутствия.

Она знала, наблюдая за ним, что он любит смотреть драмы и романтические фильмы, потому что эмоции захватывают его, и триллеры, потому что ему нравится знать ответы на вопросы раньше, чем кто-либо на экране.

Она знала, что после обеда у него были встречи, которые он проводил на своем ноутбуке, пока она встречалась с доктором Мэнсоном, и она знала, что он любит тренироваться каждое утро на рассвете.

Она знала, что ему нравится слушать ее голос, и ему нравилось, что она все больше и больше познает себя.

Он вошел, одетый в толстовку с капюшоном, джинсы и ботинки, его непохожие, завораживающие глаза нашли ее.

Его взгляд прошелся по ней, проверяя ее физическое состояние, чтобы убедиться, что все в порядке, и нашел ее в своей футболке.

На мгновение она увидела, как в его глазах промелькнуло что-то похожее на удовлетворение, после чего его лицо снова стало нейтральным.

Ей понадобилось несколько дней жизни с ним, чтобы понять, что он не делает этого специально, чтобы скрыть свое выражение лица — это было для него естественно.

Она видела, как он надевает маски в общении с персоналом, притворяется, что не чувствует, и поняла, что предпочитает его таким, каким он был с ней — настоящим, без притворства.

Прикусив губу, не зная, что сказать, хотя ей так много хотелось сказать, она спросила первое, что пришло ей в голову.

— Зачем тебе вертолет? — Он повернулся, чтобы закрыть дверь.

— Мне нравится на нем летать.

— Так вот как ты меня сюда затащил? — Его губы дернулись при воспоминании об этом.

— Да.

Лайла попыталась вспомнить хоть что-нибудь, но все это было огромным пробелом.

— Мне нужно принять душ, так что если ты хочешь поговорить… — бросил он и направился прямо к спальне.

Она вскочила и последовала за ним, выключив за собой телевизор.

Фильм был не очень увлекательным. Возможно, ей нужно найти другой список.

Он спустился по низкой лестнице в помещение, похожее на пещеру, и повернул налево, где находилась комната для гостей.

Лайла закусила губу и последовала за ним, одновременно любопытствуя и осторожничая.

Небольшой коридор открылся в спальню поменьше, чем ее, но все же довольно просторную, с окном, выходящим на море, и еще одной дверью, ведущей в ванную.

Он бросил сумку на кровать, снял кожаные перчатки, скрывавшие обожженные руки, и снял толстовку, обнажив перед ней широкую спину без тату, покрытую мускулами.

Повернувшись, он позволил ей осмотреть его грудь и торс: пресс не выпуклый, но гладкий, дорожка волос спускалась к брюкам. Впервые за несколько месяцев возбуждение разлилось по ее венам, и она поняла, что, хотя его физическая форма, возможно, и вызывала его, ее возбуждал именно он.

Это всегда был он.

Ее соски покалывало, она гадала, какова будет его грудь, трущаяся о ее грудь, гадала, закроют ли его руки ее от всего мира или прижмут ее для его удовольствия, гадала, будет ли он смотреть в ее душу, требуя ее, или будет сосать ее губами.

С ней было что-то не так, потому что после всего, через что она прошла, мысль о том, чтобы быть с мужчиной, любы, м мужчиной, быть в его власти и под его контролем, должна была вызывать у нее тошноту.

Ее тошнило, когда она пыталась думать о ком-то другом.

Не о нем.

Она хотела быть под ним, бороться, когда он держал ее неподвижно, когда он брал то, что хотел, опустошал ее, как хотел.

От этого должно было тошнить, но одна мысль об этом разжигала в ней огонь.

Не обращая внимания на бушующий внутри нее водоворот, он сел на кровать и быстрыми движениями расстегнул ботинки, его пальцы, уверенные и сильные, притягивали ее взгляд, заставляя ее гадать, как они будут чувствовать себя, дергая ее за соски, внутри нее, растягивая ее, распахивая ее, ставя ей синяки своей хваткой, пока он удерживал ее, заставляя отдаться ему.

Что с ней было не так?

У нее иногда возникали фантазии о нем, но ничего столь интенсивного, ничего столь… голодного.

Наконец закончив с сапогами, он встал и спустил штаны, впервые обнажив перед ней все свое голое тело, и она замерла.

Не потому, что он был обнажен, хотя у него было потрясающее тело.

Не потому, что он был твердым, хотя от его размеров захватывало дух.

Не потому, что он позволял ей смотреть, а его уверенность в себе заводила.

Нет, это было потому, что вдоль гребня и вершины его массивного члена был пирсинг. Она никогда, за весь свой опыт, даже не видела проколотого члена, не говоря уже о том, чтобы испытать его. И он был не просто проколот, он был проколот — снизу, по венцу и по верхнему гребню.

Что за черт…?

Не говоря ни слова, он направился в ванную, и она, ошеломленная, в шоке, последовала за ним.

Это было меньшее помещение, чем главная ванная комната, которой она пользовалась, без ванны и только с душевой кабиной.

Лайла смотрела на его щеки, скульптурные и твердые, когда он