— Сними, — сказал я просто.

Старичок прикрыл глаза.

Веки у него были желтоватые, прозрачные, как плёночка; казалось, он продолжает смотреть сквозь кожу.

— Снял бы, да… Не станет у меня силёнок. Другой бы врал да плату требовал, а я прямо скажу — безнадёжное это… дело. Я не возьмусь.

— А вот другой взялся, — сказал я, холодея. — Как думаешь — соврал?

Старичок зябко потёр маленькие тёмные ладони:

— Не скажу… не знаю. Может, и соврал… кто проверит…

— Мне же помирать через полгода, — сказал я зло. — Может, ты бы поднатужился?

Он открыл глаза. Минуту назад они были зелёные, а теперь стали жёлтые, как засахарившийся мёд.

— Нет. Не сдюжу. Надорвался… Давно…

— Тогда подскажи, кто бы взялся?

Старичок молчал.

По тёмной комнате плавал болотный огонь — выхватывая из полутьмы то пустую железную клетку, то мутное железное зеркало, то обломок мельничного жернова, странной прихотью заброшенный в угол ветхой избушки на сваях.

* * *

Праздник пронёсся, устилая землю обрывками серпантина и россыпями несвежего конфетти. День Премноголикования, самый яркий, самый любимый горожанами день; дом семейства Соллей остался безучастен ко всеобщему празднованию. Не украшенный, вопреки традиции, цветами и фонариками, тёмный и пустой — слуги отпросились ещё с полудня, — дом молча переждал бурление ликующих толп.

Утром на захламлённых улицах хозяйничал туман. В серой влажной кисее терялся редкий шелест первых утренних метёлок; по направлению к городской площади шагал, тяжело ступая, высокий светловолосый человек. Частью светловолосый, частью седой.

Эгерту Соллю некуда было спешить. Сегодняшний день — тихий, туманный и пустой — нравился ему куда больше, нежели предпраздничная лихорадка либо пьяная суета всеобщего ликования. Занятия в Корпусе начинались сегодня на час позже — незначительное послабление, учитывая, что большинство людей во всём городе станут отдыхать до самого вечера…

У Эгерта Солля был час для неспешной прогулки.

Он долго стоял на горбатом мостике — канал недавно чистили, и вода, прежде цвёлая, пахла теперь свежестью и мокрым камнем. Уплывали вниз жухлые листья; десять лет назад, в такое же туманное утро, Эгерт Солль стоял на этом мосту вместе с сыном.

Каким он был бы сейчас — Луар, которому без малого тридцать?

Эгерт Солль дорого отдал бы, чтобы вернуть те дни.

Ему казалось, что, будь он умней, всё сложилось бы по-другому…

Впрочем, он обманывал себя. Раз в год, стоя на горбатом мостике, он мог позволить себе роскошь самообмана.

* * *

Я вернулся за три дня до назначенной свадьбы — осунувшийся, побитый дорогой и, боюсь, не очень-то весёлый с виду; Танталь, похоже, думала, что я вообще не вернусь. Или мне померещилось?..

Во всяком случае, когда она звала Алану, голос её был вполне радостным:

— Скорее, невеста! Ну-ка, кто пришёл?!

По крайней мере, девчонку они пока не потеряли. Девчонка не сбежала в лес, не ушла юнгой на торговом судне и не записалась в разбойники. Что уже неплохо.

Алана, пожалуй, даже похорошела. По-видимому, за её угри серьёзно взялись — во всяком случае, теперь их почти не было видно. В остальном невеста моя оставалась по-прежнему дитя дитем; я чмокнул её в щёку, и щека была всё такая же горячая. Мне показалось, что я вообще никуда не уходил. Только собирался.

Моя комната трогательно соблюдалась в неприкосновенности. И на столе лежали некоторые забытые вещи — в частности, замшевый мешочек, вышитый бисером; служанка, как оказалось, даже почистила его от пыли, стёрла следы моих сапог…

Я запер за собой дверь и тяжело опустился в кресло.

Долгая зима — и весна, время, когда так хочется жить…

Рекотарсы никогда никому не служили. Оказать услугу — возможно, заключить сделку — куда ни шло…

Я взял мешочек в руки — почти с отвращением. Россыпи бисера казались реденькими, ни узора, ни рисунка…

Надо бы почитать книжку Аланиного деда. Относительно магов; пусть историю Дамира она замалчивает, но, может быть, другие полезные сведения…

Внутри мешочка было по-прежнему тепло. И совершенно пусто; я осторожно ощупал внутренние швы. Невинный мешочек. Маги? Кто такие маги?..

В дверь тихонько постучали:

— Господин Рекотарс… Господин Эгерт зовёт отужинать, нынче на ужин молочный поросёнок, рыба в муке с винным соусом, дыня, фаршированная клёрсами, грибы…

Надо будет спросить, что такое клёрсы, подумал я машинально.

И в этот момент рука моя, по рассеянности остававшаяся в мешочке, ощутила прикосновение.

— Да! — выкрикнул я громче, чем следовало. — Скажи господину Эгерту… сейчас иду!..

Холодная рука, обитающая в темноте по ту сторону замшевого мешочка, на мгновение исчезла. Секунду спустя я почувствовал, как за мой мизинец цепляется чужой, согнутый колечком палец; я обомлел: мири, мири навсегда…

«Поискал?»

— Ты врёшь мне, Чер… Чонотакс. Ты не можешь отменить Приговор!

«Ты действительно не веришь в мои силы? А может быть, просто не хочешь платить, желаешь, чтобы я освободил тебя даром?»

Я молчал. Рука Черно приятельски пожала мою ладонь.

«Не морочь себе голову, Ретано. Делай, как я говорю. Ладно, пусть это будет не служба… Пусть будет помощь. Бери девчонку, бери книжку и возвращайся».

Я стиснул зубы и изобразил ответное пожатие. Не потому, что мне так уж этого хотелось.

Из вежливости.

* * *

Согласно приличиям, сопровождать новобрачную в дом молодого мужа полагалось кому-либо из родственников или домочадцев, в крайнем случае доверенному лицу; Солль, как мне объяснили, не мог ни на день оставить жену. Вот уже три года полковник не покидал города — с тех самых пор, как госпожа Тория перестала выходить из комнаты; Танталь нашла десяток предлогов, чтобы не сопровождать нас, а старая нянька была слишком немощна для долгого путешествия. Таким образом, после недолгого колебания и моих обещаний разбиться в пыль ради блага Аланы жену решено было поручить исключительно заботам мужа. Как то и должно отныне быть.

Солль предоставил нам дорожную карету и расторопного Клова на козлах. Хотел отправить с нами и служанку, но я отговорил его: в моём замке, сказал я небрежно, Алана не будет испытывать недостатка ни в чём. Ни в заботе, ни в любви, ни в слугах; полковник намеревался приставить к нам ещё каких-то телохранителей, но я всерьёз оскорбился: не знаю, как в роду Соллей, сказал я холодно, а в роду Рекотарсов муж считается достаточной защитой для собственной жены. Я вполне в состоянии доставить Алану до места — войны, слава Небу, не предвидится, а холодная зима ещё не наступила.