С ретивого слетела шапка. Из леса цепью показались с десяток всадников. Первым ехал Егор. Пистолет в руке дымился. Разбойники наставили ружья на охотников.

— А я думаю, с кем тут наш барин развлекается? Доброго здоровьичка вам, Андрей Георгиевич. Простите непутевых, что задержались. За грибами, вот, подались. А тут, значится, дым идет. Мы и решили для сугрева попроситься.

— И как грибы?

— Да мы все по болотам. Какие там грибы? Одни гадюки. Прикажете энтих в трясину?

— Можно и в трясину. Заблудились и утопли. А? — Кивнул я Куликову.

— Мы заблудились, — встрял его дружок, — никаких злых намерений не имели. Это все загонщики виноваты.

— Венгерку заляпал. Продавать как будете? — говорю я Егору.

— Да уж бабы отстирают, — принимает он игру.

— Тогда раздевайтесь, — рычу я в толпу.

— Позвольте, — убирает окровавленную руку от лица Куликов, — примите, что мы и правда заблудились. Загонщиков посечем. Помиримся и будем добрыми соседями.

— Ты письмо получал? Что непонятного? Я слово свое сдержу. Еще раз на моей территории увижу, порешу. Не сам, конечно. Но это дело техники. Сейчас забираете одну лошадь под увечного и валите к себе. Оружие не трогать.

На лошадь посадили барина. Увечный прыгал, опираясь на двух человек.

— Эко ты его ловко головой, барин, — уважительно сказал Егор.

— Пока вас дождешься.

— Да мы тут, момента ждали. Ты сам велел за местными присматривать, так уже готовы были, как видишь.

— Ладно, вижу. Оружие себе забираете. Двух лошадей пасечнику в компенсацию.

— Может, и впрямь надо было в болото? Он так этого не оставит.

— Конечно, не оставит. Поэтому готовьтесь к рейдам.

— К чему?

— Амбары с сеном жечь, зерно. Усадьбу, в конце концов.

Мы отстали от других на километр. Егор меня просвещает:

— В Мереславскую губернию ходим. Только далеко. Три дня пути. Толку мало. Огороды в Елизарова собрали, а вот ячмень и рожь без нас порешили.

— Что там с чудо-каретой?

— Ты поженился только что, а думаешь про дело. Аль Аленка не угодила?

— Согласен, — улыбаюсь я, глядя вперед, — но время на обдумывание нужно. А для этого говори вкратце.

— Собирают деньги для Москвы. На следующей неделе дадут знать, когда и чего. В конвое уланы и казаки.

— Что по местным?

— Староста с полицией на дружеской ноге. Сын его бегает, когда надо. Гурский лично с ним беседовал. А в остальном тишина. Нас боятся. С пасечником договорились. Сыны его очень на Куликова в обиде. А еще наукой хитрой нас пугают, которой ты их учить будешь.

— А что пугают? Повздорили?

— Да не. Так. Проверили друг дружку.

— Ну и как?

— Здоровы кабаны. Если еще и ухватки узнают, так управы не будет.

— Егор, вы здесь не письками меряться поставлены. Если какие люди достойны, так их к себе надо лаской да уважением.

— Это понимаем. Уважили братьев. Это они за нами послали мальца в Чижово. За это не боись. Только еще и кроме братьев народ появился.

— Кто?

— Два солдата убегли из войска, что нас ловило. Да трое крестьян от Тростянских после порки в лес подались. Приютили, на первое время на хуторе. В наших шалашах живут.

— Вот тут не мне тебя учить. И те и другие могут лазутчиками быть. Солдаты еще ладно, а крестьянам веры никакой. Особенно, у кого семья там. Плотно их пасти, но незаметно. Дайте возможность выбраться из лагеря и себя проявить.

Петров подъехал уже в сумерках на двуколке, запряженной одной, но весьма резвой лошадкой. Деревенский люд гулял и без нас прекрасно. Время от времени присылали здравицы. Карп по моим указаниям сложил временный мангал из старых кирпичей и нажег углей.

Звонкие цикады свиристели в темноте. Около господского дома трещал костер в круге из кирпичей. Расставили скамейки и стол, на котором оказался сэкономленный поросенок и куры. Карп принес несколько сломанных рапир, из которых вышли шампуры. Я нанизал мясо и объяснялконюху тонкости жарки. Оказалось, он знает, как готовить на углях. Бочком да с шутками он отодвинул меня в сторону и взял все в свои руки. И действительно, первая порция оказалась великолепной. Разлили сливовую настойку из запасов кухарки. Я решил снять стресс. Не от приключений с Куликовым, а от всей жизни в таком режиме. Расслаблюсь, плевать на все.

— Что это? — заглянул Сергей в плошку с соусом.

— Кетчуп. Соус такой, американский. Попробуй с шашлыком.

— Остро. Но вкусно, — оценил доктор, — даже очень. Никогда не пробовал такого раньше. Это из томатов?

— Да. Быстрее будет из томатной пасты. А тут пришлось выпаривать. Дуняша постаралась.

— Я напомню попозже про пасту. Ну очень вкусно. Я, кстати, привез гитары.

Тут к нам из темноты в отсветы пламени робко выступили несколько светлых фигурок.

— Заждалась тебя ребятня, сказала Алена, — все твоих рассказов ждут. Я им говорю, что барин занят, а они не отстают.

— Дядя барин, расскажешь еще про индейцев? — тонкий девчоночий голосок пропищал сзади, — я тебе песенку спою.

— Расскажу, только в другой раз. Мы тут песенки петь сами собрались.

— Ну спой, коль могешь.

Доктор засмеялся. И сходил к двуколке. Одна гитара семиструнная, а другая шестиструнная. Сергей взял стакан, до верху налитый. Витиеватые пожелание под щелкание дров напомнили мне наши безумные пьянки в милиции по поводу получения звездочек. Тогда тоже стакан пили. Здесь немного поменьше, но накрывает. Петров провел по струнам. Романс про соловья исполнил удивительно чистым голосом. В ответ я выпил еще. А, пропади все пропадом.

— Что ребята, будем петь? — спросил я, подтянув струны и взяв пробные аккорды.

Конечно, будем, кто бы сомневался. На пьянках и гулянках любили мы поорать. Дайте мне волю хоть в этот день. Но тут не поймут. Сыну я играл дома и многое помню. Начнем с них.

— Только предупреждаю, — я почувствовал, что язык чуть заплетается, — песни детские.

Я сыграл «Крылатые качели». Потом Высоцкого «Про белого слона»[2].

К нашему костру подтянулись деревенские. Его искры уносились к Млечному Пути. Егор уселся на чурбак и посадил на колени кого-то из ребятишек. Я вспомнил песню, которую долго учил и пел сыну. Как он там? Никак. Меня там нет. Есть только здесь и сейчас. Эти звезды и эти дети. Но кусочек себя перенесу. «Песня о звездах»[3].

Спать им пора. Так и говорю. Пою «Зеленая карета»[4].

— Кто это написал? — Очки доктора сверкают в пламени, — это невозможно!

— Почему?

— Да не так все. Не знаю, как сказать.

— Я зато знаю. Не хочется думать, что их можно продать, сделать рабами, насиловать и бить, да? Что у них тоже должно быть