Он развел руками.

– Если ей нечего скрывать, то не о чем и беспокоиться.

Если. Но я пропустила это словечко если мимо ушей, не обратила на него внимания.

Вместо этого я почувствовала себя так, будто горю. Будто я потрескиваю и поджариваюсь на своем стуле. Моя мать не понимала. Она заставляла меня чувствовать себя виноватой, хотя я ни в чем не была виновата – она поворачивала дело так, словно у нас есть чего стыдиться. Только лейтенант Маршалл меня понимал.

– Я не злилась, – сказала я немного громче. – Просто я… – Я замолкла, и лейтенант Маршалл ободряюще кивнул.

– В этом нет ничего страшного, – произнес он, улыбнувшись снова. И я решила, что хотела бы, чтобы именно так выглядел мой отец, если бы он у меня был. – Тут нечего стыдиться, Бринн. Твои чувства вполне естественны.

Я закрыла глаза. Как же это объяснить?

Я не была зла. Я была взорвана изнутри. Была переполнена острой шрапнелью. Разорвана на куски ревностью. Мне было больно дышать. Мои легкие словно резало битое стекло. Мне хотелось выколоть глаза Оуэна зубочисткой – не только за себя саму, но и за Миа. Я хотела вернуться обратно в тот вечер, когда мы с Саммер поцеловались и случилось чудо, а до этого она плакала, а я продолжала ее обнимать, пока беднягу трясло на моей кровати, и ее позвоночник бился о мою грудину, а ноги медленно оттаивали, превращаясь из ледышек обратно в теплую плоть. Только в этот раз я бы исправила то, что пошло не так. В этот раз я бы не облажалась.

Я открыла глаза опять.

– Я не понимала, – сказала я. Лейтенант Маршалл все еще кивал. – Я не понимала, почему оказалась недостаточно хороша. – Я не собиралась говорить этих последних слов, но они просто сорвались с моих уст сами собой. И тут я увидела, что моя сестра Эрин смотрит на меня так, словно я какой-то дикий зверь; лицо ее выражало одновременно брезгливость, страх и смятение. Я отвела глаза, стараясь не расплакаться. Жалюзи в главном кабинете полицейского участка были опущены только частично, и я видела заваленные бумагами столы и льющиеся в окна косые солнечные лучи, и пыльный кулер, и древние факсы. Но Миа рядом не было. Наверно, она ушла домой.

Но почему они держат здесь меня, если Миа уже отпустили домой?

И впервые у меня появилось дурное предчувствие, грызущее подозрение, что, возможно, лейтенант Маршалл совсем не такой хороший, каким хочет казаться. Что он задает все эти вопросы не просто так, не потому, что они просто хотят, чтобы я помогла им найти человека, который это сделал. Внезапно у меня возникло ощущение, что мой желудок изнутри грызут полчища насекомых.

Лейтенант Маршалл все еще улыбался. Он сел на край стола, сложив руки на коленях. Расслабься.

– Должно быть, ты здорово взбеленилась, – сказал он, – когда Саммер начала распространять о тебе в школе все эти слухи.

МИА

Наши дни

Эбби чуть было – чуть было – не позволяет мне сорваться с крючка. Мы уже подъезжаем к ее дому, когда она вдруг поворачивается ко мне и говорит:

– Тот самый Оуэн…

Я тяжело вздыхаю. Она вскидывает бровь и бросает на меня один из своих пристальных взглядов, приводящих меня в ярость, словно заявляя: Я умею решать задачи по математическому анализу быстрее тебя.

– Почему ты мне никогда ничего о нем не говорила?

Одно его имя заставляет меня крепче стиснуть руль машины, как будто так я могу выжать из моего сознания память о нем.

– Я говорила, – возражаю я.

– Ты говорила мне только, что он существовал, – не унимается Эбби. – Но никогда не рассказывала, что ты от него без ума.

Эбби пансексуалка. Я точно не знаю, ни с кем она сейчас встречается, ни когда, но, судя по тому, как уверенно она рассуждает на эти темы, у нее были связи и с парнями, и с девушками. Как-то раз я спросила ее, где она знакомится со всеми этими людьми, и она просто сказала: «На фестивалях. Тебе надо будет как-нибудь поехать вместе со мной. Костюмированные игры[14] очень возбуждают».

– Я от него не без ума. – Я не могу заставить себя просто сказать вслух: Оуэн пять лет был моим романтическим увлечением, которое так и не реализовалось. Он был просто еще одной из тех вещей, которые я выдумала. – Мы не могли бы поговорить о чем-нибудь другом?

– Не уходи от ответа. – Эбби машет пальцем перед моим лицом. – Так дело не пойдет.

– Мы были детьми. Это было просто глупое увлечение. Оно ничего не значило. Мы даже ни разу не… – Я хочу сказать, целовались, но по какой-то причине это слово застревает у меня в горле. И это неправда. Вернее, не совсем правда.

Однажды в шестом классе, в ноябре, во второй половине дня, гроза загнала нас в шалаш на дереве. Мы лежали там в своих спальных мешках. Я чувствовала, как его колено утыкается в мое собственное каждый раз, когда он двигался, и лицо Оуэна было так близко к моему, что я могла ощущать тепло его дыхания, оно было свежим и пахло травой, и мы над чем-то смеялись, а когда перестали смеяться, Оуэн подался ко мне, и, прежде чем я поняла, что происходит, наши губы прижались друг к другу, такие теплые, мягкие и совершенные, словно они были предназначены для того, чтобы вот так слиться.

Как ни странно, после того, как это случилось, мы даже не говорили об этом – мы просто начали опять смеяться, как будто ничего не произошло. Но в этом не было ничего дурного – это было естественно, настолько естественно, что нам даже не пришлось говорить об этом или толковать о том, что это значит. Мы и так знали, что это значит. Я помню, как долго не разгибала пальцы ног, пытаясь поглубже впитать в себя свое счастье, удержать его, сохранить. Я знала, что это первый поцелуй среди сотен и сотен других.

Вот только этих других так и не было.

– Вы даже ни разу не – что? – Эбби смотрит на меня с прищуром.

– Забудь, – говорю я, слишком смущенная, чтобы признаться ей, мисс Пансексуалке, что этот поцелуй, целомудренный и включавший в себя касание только губ, но не языков, да еще и состоявшийся в шестом классе, был моим единственным – если не считать того времени в восьмом классе школы Пресвятой Марии, когда целый месяц, целый чудесный месяц, никто в той школе не знал, кто я такая, поскольку никто еще не успел собрать все слухи воедино. Меня даже пригласили на вечеринку, и я оказалась на комковатом диване на цокольном этаже, целуясь с парнем по имени Стивен, и, хотя его дыхание и пахло чипсами и он по одному разу сжал каждую из моих грудей, словно звонил в дверной звонок, я чувствовала себя такой счастливой. Потом он до конца вечеринки держал меня за руку и перед тем, как я ушла, даже наклонился и нежно и прошептал: «Хочешь быть моей девушкой?»