– Согласен, – не без поспешной лукавости подтвердил за мной Кудря. – Задрых, как сурок в норе. Что ты будешь делать, ёкарный бабай!? Как отрубило. Думал, раз ты там со своей, чтоб о Маришке не скучалось, сосну чуток. Кто ж знал?

– Никто не знал, – утешил я Кудрю. – Ну, уговор? – я протянул ему заметно дрогнувшую руку ладонью вверх. Мокрая была ладонь.

– Уговор, – он дал мне свою, тоже потную. Не от жары, от нервов. – А чего они от Феномена хотели?

– Кто они? – не понял я.

– Там были двое. Бритые наголо, здоровые. В черном. Я их вспугнул, наверное. Драпали по коридору и орали. Со спины не разглядел, что за рыла такие. Забоялся еще – наши и вдруг откуда ни возьмись в проходе, вышли на шум, а тут беспредел. Мотя маленький совсем, соплей перешибешь, могли ударить или затолкать, – он говорил сумбурно и будто плевался словами. Но переживал всерьез, за того же Мотю, это было без нарочной рисовки. Да и зачем передо мной?

– Обошлось все, и ладно. Кто чего хотел, без нас разберут, – утешил я Кудрю.

– Как думаешь, Мао теперь в ментовку звонит? Наверное, в самый район? – опять обеспокоился Вешкин.

– Делать ему среди ночи нечего! – уж натуру главного я успел узнать хорошо. – В лучшем случае завтра навестит Пешеходникова и подаст заявление о хулиганстве. Ущерба-то нет. Феномен жив, здоров, ну, разве веревка, а вернее всего, заявление не примут. Оно надо? Лишний головняк! Скажут, небось, смотрите за своими психами лучше, сами друг дружку и связали, а тебе, медбрат Вешкин померещилось. Отмажутся, как в воду!

– Дай-то бог! – вздохнул с заметным облегчением Кудря.

Я не посмел его винить. Хотя бы потому, что самая честная-пречестная милицейская фигура – пожелай тот же Пешеходников в святости немедленной канонизации, – все равно бы поделать ничего не смогла. Нечего ей было делать. Максимум непреднамеренное хулиганство, спишут на пьянку, фигуранты – лови ветра в поле, ну плюс халатность на рабочем месте, вообще не в компетенции участковой службы. Ни взлома, ни покражи, разве моральный ущерб. Да и кому возмещать? Полудохлому психу? Он и жаловаться не имеет права, как лицо недееспособное.

И тут я отчетливо понял, что не поможет никто. Это наше частное дело, и постоять за себя придется самим. Если вообще возможно постоять. Если прав Мотя. Если бойцов послал «мертвый» человек Николай Иванович. Верить или не верить? Сомнение было, было! Прежде, чем раскрывать глаза нашему главному, я должен был убедиться самолично. Прежде, чем хоть что-то предпринять. Вам, может быть, удивительна моя тогдашняя нерешительность? Со стороны легко судить. Но все же. Определенный стереотип мышления ограничительно присутствовал во мне. Пациент и надзирающий за ним, приятели только наполовину в идеальном случае, на ту, где гусь свинье товарищ. Но мимо очевидных и начинающих попахивать гробом совпадений пройти я тоже не посмел. Мотя втравил меня в катавасию. Могущую перерасти в катастрофу, пусть он и отвечает. По крайней мере, на мои вопросы. Идти к нему отчего-то было жутко. Не идти – глупо.

Пока кудахтали над Феноменом, пока не опомнился Мао и не приступил к допросу с пристрастием, пока хозяйское око просто Ольги не следило за мной. Я поспешил в четвертую. Мотина койка у окна, через одну пустовавшую, коротенькое тельце, делает вид, что крепко спит? Вот уж в это я не верил точно. Я присел рядом на свободное место, крупная сетка в отсутствие матраца ехидно скрипнула, но кому это могло помешать? Остальные тоже делают вид, да и не очень скрывают. Бельведеров демонстративно натянул тощее летнее одеяльце на макушку, дескать, не обращайте внимания, и смело вычитайте мою особу, свершайте то, «за ради чего» пришли. Я должен был спросить. Но как? И главное, о чем? Некогда я прочитал в лаконично тревожном фантастическом рассказе: чтобы правильно задать вопрос, нужно знать большую часть ответа. Поэтому я решил начать с утверждений.

– Вы были правы. А я повел себя, как последний кретин, – слишком сильно было сказано, но Мотя и ухом не дрогнул, привычно сопел и сжимал кулачки. Я продолжил наобум: – Большое везение, что первая попытка похитителям не удалась, – я нарочно предположил, будто это было именно похищение, какого черта могло быть еще? «Гения-то вашего приберите!»

Мотя уставился на меня. В одно мгновение. Круглые его глазища словно распахнулись мне навстречу, и встреча та оказалась суровой. Он заговорил так, будто отрезал слова, скудно и не больше необходимого.

– Не похищение. Называется – провокация. Исполнители обстоятельств не знали. Старались и провалили дело. Очень грубо.

Мне ничего другого не оставалось, как только подхватить чужую мысль:

– Вы думаете, провокация состоялась? – как и для чего, я понятия не имел, но пусть бы малейшая информация. Он презирал меня, наверное, или это лишь мерещилось моему виноватому воображению?

– Более чем, – вот и все, что Мотя ответил мне.

И я начал умолять. Каяться и умолять. Не хочу приводить здесь. Не из-за испытанного унижения, его не ощущалось вовсе, а просто это были обычные слова. Каждый знает, какие. Каждому доводилось хоть раз в жизни.

– …пожалуйста. Малейший намек, что произошло…, – я увял и совсем иссяк. Однако все же пробил стену.

Он заговорил, не подробно и не вполне ясно, но и на том спасибо.

– Вмешались третьи силы. Иначе исполнители потом бы убили гения, – мне отчего-то показалось, что Мотя произнес имя Феномена с маленькой буквы, как человеческое определение. – Они бы ошиблись. Проверить могли только одним способом – заставить проявить себя. Теперь сомнений будет еще больше.

– Это вы пришли на помощь? – белиберда какая-то, Мотя и помощь, о чем я говорю?

Он ответил уклончиво, и самим этим фактом изумил меня до печенок, потому что не стал отрицать, но словно желал избежать прямого признания:

– Гения можно было спасти. Его смерть ничего бы не изменила. «Мертвый» человек пошел бы дальше. Он и пойдет. Но, не зная куда. Это возможность.

– Возможность для чего? – я брел за Мотей следом, точно начинающий слепой за поводырем.

– Возможность выиграть время, – он резко отвернулся к окошку, я, видно, надоел ему.

– Мотя, что происходит в этом дурдоме? – я впервые за последние несколько лет употребил слово «дурдом» в идиоматическом смысле. Безответно. – Что мне-то делать? – я чуть ли не всхлипнул, вот был бы хорош!

– Что угодно, – произнес Мотя после некоторой томительной паузы. Зато и не посмотрел на меня. – Важно перестать делать так, чтобы ничего не делать, – он замолчал и спустя несколько упорхнувших без надежды мгновений демонстративно всхрапнул.

С этого момента я перестал быть его медбратом, а Мотя – моим подопечным пациентом. Словно хлебнув колдовского зелья, мы обернулись в отношении друг к другу двумя равноправными персонажами драматической, сюжетной повести с неизвестным концом, которые и счастливы бы на скорую руку разделаться с утомительной, связавшей их бодягой, дабы идти каждому своим путем, но шалишь! Хитрый манипулятор так выстроил задуманное действие, что разойтись до финальных реплик совершенно невозможно, хотя бы и хотелось превыше всего на свете. Не то, чтобы мы оказались вынуждены «через не могу» терпеть свою обоюдную зависимость, однако существование порознь нам обоим пришлось бы больше по душе. Для этого надо было провести и доиграть до опущения занавеса полученные неволей роли, по возможности сохранив и головы вместе с волосами. Поэтому я прекратил, не без насилия над естественным потоком мысли, думать о себе и своем новом положении относительно Моти, а начал думать о том, что же он пытался мне сообщить? Или не пытался, а нарочно темнил? Зачем?