— Открой машину, я хочу уйти.

— Я еще не закончил с тобой говорить.

— Мы не разговариваем… дай я уйду.

— Значит, будем снова разговаривать.

— Хорошо, только не долго. Тошке пора есть.

— Лара покормит его.

— Ларе нужно уходить.

Соврала я и опять выдохнула постепенно успокаиваясь.

— Значит, развод? Значит, другой город и снова станем чужими? И что ты будешь там делать одна? Там даже Ларки не будет помочь!

— Я справлюсь.

Постаралась, чтоб это звучало уверенно.

— Мы продадим квартиру, поделим деньги. Я найду там работу, отдам Тошку в специализированный садик, туда, где его никто не назовет ненормальным. Я разрешу вам видеться столько, сколько ты захочешь. Обещаю.

— Зачем, м? Зачем ты все сейчас ломаешь, Катя? Зачем эта война спустя семь лет?! Зачем эти наказания, приговоры, казни. Всем троим. Мне, тебе, нашему сыну.

Когда он говорил НАШЕМУ, у меня сжималось сердце.

— Потому что я не могу тебе доверять. Потому что ты предал меня… а у предательства нет срока давности. Понимаешь? Его нет! Не важно — семь лет, год, день. Ничего не важно! Важно, что ты это сделал!

— Катя! Семь лет прошли для тебя здесь… а для меня они стали вечностью. Переосознанием самого себя. Для меня эти семь лет были тем самым временем, когда я мог понять, чего именно я хочу от этой жизни, кого люблю, как сильно люблю. И я изменился. Эти годы сделали из меня совсем другого человека, это отпечаталось даже на моей внешности, когда ты меня не узнала.

И как… как мне воевать с ним, если он отбирает у меня оружие и ломает на моих глазах. Если ни одно его слово не подпитывает меня яростью, как хотелось бы. Словно назло, когда я рассчитывала, что мы сцепимся и мне будет легко его ненавидеть, выходило совсем по-другому.

— Сергей… я понимаю, что ты все переосознал, а как все это переосознать мне. Понимаю, что прошли годы, но ведь мне больно именно сейчас, я чувствую себя преданной именно сейчас, и мне еще больнее от того, что я якобы не имею право на эту боль. Именно потому, что прошло время. Как будто я должна закрыть на это глаза. Я хочу уехать, чтобы это время было у меня. На переосознание, на то, чтобы понять, как жить дальше.

Увидела, как дернулся его кадык.

— Без меня жить дальше, да? Самой! Начинать новую жизнь! Новые мужики, да?

— Боже! Какие мужики!

— Я не Боже, а твой муж, хотя, да, в какой-то мере я твой Боже! Потому что в библии так сказано: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, потому что муж есть глава жены»!

Вот она, эта злость в его глазах, эта ярость, которая, как пощечина, обжигает мне лицо.

— Как вовремя ты вспомнил библию. Ты учил ее в плену у исламистов?

Ухмыльнулся, как оскалился.

— Да, там я вспоминал писание. Там я научился молиться. Потому что мне ничего не оставалось, как орать долбаные молитвы и просить Бога вытерпеть то, что со мной делали! А иногда проклинать его, потому что сил терпеть не оставалось! И все это время я… жил только тобой и нашей встречей. У меня была ты… я намного чаще молился тебе, чем Богу!

И моя ярость тут же погасла… ее выключили. Я с ужасом подумала о том, что он пережил, и ни разу, никогда не упомянул, только сейчас, когда я вынудила. Сколько боли, издевательств, сколько всего самого ужасного мог вытерпеть мой мужчина там, в плену у зверей. И он выжил… Он семь лет выживал. Чтобы я… чтобы я сейчас отталкивала его и ненавидела за прошлое.

— Прости… я просто хочу побыть одна. Просто хочу уехать и… принять решение, когда на меня никто не давит.

Прошептала неуверенно и вздрогнула, когда увидела, что в его глазах стоят слезы. Слезы! В глазах самого сильного мужчины из всех, кого я знала.

— Разве я давлю на тебя, любимая? Я просто говорю, что прошли годы, и из моей памяти стерлось все, кроме тебя, что я осознал свои ошибки, что я молился Богу о том, чтобы мы снова были вместе. А ты говоришь, что тебе надо решить и подумать… а я не могу больше решать, думать, ничего не могу. Жить хочу с тобой, забыть все хочу, стать нормальным человеком.

Как отчаянно он все это говорил, как искренне, как глубоко доставая до самого сердца, заставляя его корежиться в муках.

— Скажи мне только одно, Катя. Пожалуйста. Честно скажи прямо сейчас… Ты больше не любишь меня? Ты когда-нибудь вообще любила меня?

Никогда не говорил такого, никогда не смотрел с такой болью. С таким страданием. Как будто снова возникло сомнение… разве Сергей способен на такую открытость и искренность? И это его чувственное «пожалуйста» в сочетании с привычной отрывистостью и грубостью обескураживало. Я разлетелась на миллионы осколков. Вся моя решимость, все то, чем я дышала последние дни, превратилось в прах.

— Скажи, Катя! Скажи мне правду! Ты меня любишь?

Не выдержала и рывком обняла его за шею, вжимаясь в него всем телом, с рыданием выдохнула свой приговор и поняла, что не смогла бы никогда от него уехать.

— Люблю, Сергей! Я люблю тебя!

Сама нашла его губы губами, но поцеловать не успела. В окно постучали, и мы отпрянули друг от друга. Я увидела взволнованное лицо Ларки.

— Тошка с вами?

— Нет! — ответила я и вся похолодела.

— Я с соседкой говорила, и дверь была приоткрыта, а когда вернулась, Антона не оказалось дома…

Его нашла не я. Как не старалась, как не кричала во все горло его имя, как не падала, поскальзываясь на замерзших дорожках. Он ко мне не выходил.

А Сергею отозвался. Сидел на крыше подъезда, свесив ноги. Как только забрался туда, никто не знает. Дом старый, хрущевка, с козырьком и бетонными узорами с левой стороны, на которые можно взобраться, как на ступени.

Муж даже не побежал, как я, искать за домом, между машинами. Он оглядывался по сторонам и пробежался по всему подъезду сверху до низу, а когда вышел, громко крикнул:

— Антон Сергеич, я знаю, что ты где-то здесь! Отзовись, не то уши надеру!

— Пап.

Мы это услышали оба и вместе подняли головы. Я чуть не разрыдалась от радости, а Сергей усмехнулся и руки вверх протянул.

— Прыгай — я поймаю.

А ведь наш сын всегда высоты боялся, то, что он залез на козырек, уже было чем-то из ряда вон. Даже не знаю, зачем он это сделал. Почему именно там спрятался. Да он и не прятался. Просто залез туда и смотрел, как мы его ищем.

— Он высоты боится… — тихо сказала мужу, но тот на меня внимание не обратил.

— Прыгай, малой. Я ловлю. Папка свое сокровище не упустит. Так что давай. На раз-два-три. Раз! Два! И… трииии!

Я зажмурилась, когда Антошка спрыгнул прямо в руки Сергея и крепко обнял его за шею.