Чернышевский никогда не ставил своих подчиненных в известность о своих планах. Он только сообщал те обязательные для них задания, которые они должны внести в свои планы. Кроме того, шеф был крут в отношении дисциплины, и любой его отъезд с территории базы приветствовался теми, кто на ней работал.

Чернышевский спокойно, не пытаясь ни с кем заговорить, спустился со второго этажа, коротко бросил охране у дверей, что вернется часа через три-четыре. До этого времени никого из здания не выпускать, даже если будут рваться и скандалить.

Затем они с Макеевым вышли на улицу и под противным моросящим дождиком дошагали до угла забора, которым была обнесена территория базы.

– Беспечно вы живете, беспечно! – осуждающе пробормотал Макеев, когда они подошли к машине. – Прошу вас на переднее сиденье. И напоминаю, если будете вести себя спокойно, ничего с вами не случится. – Надеюсь, этого человека вам представлять не нужно? – спросил Макеев, когда они сели в машину.

– Не кривляйся, Сашка! – сказал сидевший за рулем Панфилов. – И не трогай его. Пусть подумает, пока доедем, как ему с нами разговаривать.

«Вот козлы! – мелькнуло в голове у Чернышевского. – Раздавлю мерзавцев! Как клопов раздавлю! Только мокрое место останется!»

Машина резко рванула с места и направилась в сторону Москвы. Панфилов с Макеевым молчали всю дорогу. Панфилов курил одну сигарету за другой, Макеев присматривал за «гостем», за спиной которого сидел.

Николай Гаврилович воспользовался советом Панфилова и всю дорогу напряженно размышлял, чем для него закончится это неожиданное приглашение на ужин, от которого он не смог отказаться.

Как себя вести в такой ситуации, он представлял себе довольно смутно. Если сразу же соглашаться на все их требования… Должны же они от него чего-то потребовать! Иначе, зачем же увезли его с базы и вообще нагло туда вломились?..

Если соглашаться сразу, они наверняка почувствуют, что Чернышевский водит их за нос. Если упираться и гнуть свое – это может их разозлить и тогда…

Долго ли в Москве убить человека! А быть убитым Николай Гаврилович вовсе не хотел.

Но чем ближе подъезжали к цели неожиданной для него поездки, тем чаще влезала в его мысли раздраженная фраза:

«Ну, козлы! Я вам сделаю! Раздавлю уродов! Как клопов! Мокрое место останется!»

Ужин начался напряженным молчанием, повисшим за столиком, за которым расположились Панфилов, Макеев и Николай Гаврилович.

Макеев попытался было по своему обыкновению разрядить обстановку пустой болтовней, но Панфилов посмотрел на него раздраженно, и Макеев притих, слегка обидевшись. Он же ради дела, в конце концов! У него у самого весь этот треп – вот где!

«Ну так начинай, чего ж ты медлишь! Не в театре же – паузу затягивать! – никто не оценит».

Константин сделал заказ официанту, дождался, когда принесут спиртное, разлил по рюмкам финскую клюквенную водку и только тогда, подняв свою рюмку, произнес:

– Выпьем, ребята! Разговор сложный, без бутылки не разберешься. – И не дожидаясь ответа, выпил.

Макеев последовал его примеру.

Чернышевский взял рюмку в руку, несколько секунд смотрел на нее, затем резко поставил на стол. Водка выплеснулась и растеклась на скатерти темным пятном.

– Вы чего меня сюда привезли? – раздраженно спросил он. – Водкой поить? Хватит в молчанку играть! Если есть, что сказать, говори! Если нет – до свидания! И надеюсь, до скорого!

– Заткнись! – остановил его Панфилов. – Ты тут слюной не брызгай. Если б не хотели с тобой говорить, шлепнули бы прямо там, у тебя в конторе. Ты ведь контору для себя организовал? Мечтаешь, как всю Россию к ногтю прижмешь? Все вы об этом начинаете мечтать, когда деньгами нажретесь! О власти! За каким хреном вам эта власть? Чтобы еще больше денег под себя загрести?

– Костя! – перебил его Макеев. – Давай ближе к делу. Пусть мечтает, о чем хочет, – хоть папой римским стать. Нам-то что до этого? Мы же не католики…

– Кто мы такие, тебе объяснять, я думаю, не надо, – жестко сказал Панфилов, кивнув в сторону Макеева. – Да-да, те самые «каратели», которые такого страху на вас навели, что до сих пор штаны отстирать не можете. Ведь это ж надо! Двоих всей своей московской армией не могут поймать! Контору организовали! Вы бы еще армию против нас собрали. Бездарные вы ребята, дерьмо, а не противники! Всех бы вас – под гребенку…

Он внезапно замолчал, давя в себе злость, которая закипала в нем при мысли, что он сейчас будет предлагать бандитам мировую.

– А ты не слишком кипятись, – сказал Чернышевский. – Не я тебя на этот разговор приглашал. А раз вы меня вытащили сюда, значит вам от меня что-то нужно. Вот и выкладывайте, не тяните кота за хвост… Впрочем, у меня к вам тоже один вопрос возник. Как это вы про нашу «теневую контору» пронюхали? Мы себя вроде бы не рекламируем, не видим в этом смысла.

– Хлипкие у тебя ребята работают, – усмехнулся Макеев. – Стоило одному приставить перо к горлу, как все выложил, что знал. Знал он, конечно, мало, но говорил искренне, помог на других выйти, которым гораздо больше известно. И тебя нам назвали, и где база ваша расположена сообщили, даже то, что о нас с Панфиловым вам все известно, рассказали. Очень жить хотел мальчик твой, с которым мы беседовали. Так мы его отпустили. Он и теперь у тебя за компьютером сидит. Заложил тебя с потрохами и сидит, молчит в тряпочку. Вот с такими людьми ты и работаешь… Дерьмовая у тебя команда!

Чернышевский скрипнул зубами. Он и сам совсем недавно думал о своих людях почти то же самое, что сказал сейчас Макеев.

– Это мои проблемы, – сказал он вслух. – Вы давайте о своих говорите. И вообще – ближе к телу, как говорил французский писатель…

– Мопассан никогда этого не говорил, – перебил его Макеев. – И не писал. Дерьмовую образованность будешь демонстрировать перед своими гавриками, которые, кроме тюремных стенгазет, ничего не читали.

– Я знаю, что ты за нами охотишься, – сказал Панфилов, решив, наконец, говорить так, как получится. – Не скажу, чтобы нас это сильно беспокоило, но неприятно, вроде как гнус какой-то вокруг тебя летает – кусает, в рот и нос лезет. Поэтому я тебе предлагаю – оставь нас в покое. Со своей стороны обещаю, что мы вас тоже в покое оставим. И все! Разойдемся, как и не видали друг друга никогда. Вы о нашем существовании забудете, мы – о вашем. Если, конечно, вы нам сами о нем не напомните…

Чернышевский усмехнулся.

– Струсил, – покачал он головой. – Этого надо было ожидать. Когда своя жизнь под вопросом, и под очень большим вопросом, по-другому на мир глядишь. Я это по себе знаю, немало лет прожил в постоянном напряжении. Осточертело все – невозможно просто. Готов был иногда сам себе пулю в лоб пустить.

– Ни хрена ты не понял! – перебил его Панфилов. – Но я душу перед тобой раскрывать не собираюсь. Если я тебе что-то предлагаю, значит, я так решил. А почему решил – не твое собачье дело! Решил, и все! Повторяю специально для бестолковых: мир не предлагаю, а пакт о ненападении готов заключить.