Щиц побарабанил длинными пальцами по краю медного котла, на который опирался ладонями, – от стула он отказался, побоялся, что заснет, наверное, – еще немного подождал, пока кто-нибудь из нас соизволит сказать хоть слово. А потом сказал:

– И почему ты не хочешь в медпункт, Еленька?

Сказано это было с таким безграничным смирением в голосе, что мне тут же расхотелось отвечать. Будто я маленькая девочка и все мои возражения – очередной глупый каприз, и все.

Я начинала уставать от этого его снисхождения. Как он умудряется вечно смотреть на меня сверху вниз, со своим-то горбом?

– Вовсе не больно, – буркнула я, – само заживет и все.

– Еленька, – протянул он раздраженно, – живительная влага для моей алкающей души, рахат-лукум моего сердца, услада моих глаз, пампушка надежды…

Бонни подозрительно закашлялась в кулачок.

– …пончик судьбы, борщ благоразумия, тортик…

– Борщ? – не выдержала я.

Это не звучало как комплименты. Это звучало как издевательство. Я съежилась, попыталась втянуть живот, чтобы показаться хоть чуточку выше и стройнее, как березка, скрестила руки на груди.

– …любви. Ну, солянка, если хочешь. Зефирка, – он оттолкнулся от котла и изобразил руками нечто пируэтоподобное, – воздушного вдохновения…

– Почему борщ? – тупо переспросила я.

– Ты знаешь что-нибудь более основательное? На борщ всегда можно положиться, – передернул плечами Щиц, неодобрительно покосившись на скорчившуюся от старательно сдерживаемого смеха Бонни, – он сытный, полезный, вкусный. Так вот, горячая, хрустящая корочка здравого рассудка и трезвой памяти, почему ты не хочешь в медпункт?

Я сморгнула пару слезинок.

– Сам ты борщ, – буркнула я, – пампушка и тортик… яблочко наливное…

У меня тоже была не лучшая ночь, и я вроде бы не давала поводов вот так вот на пустом месте на мне срываться!

– Не-не, ты не думай, – резко вмешалась Бонни, сразу посерьезнев, – он ничего такого, просто голодный.

– Я голодный и злой. Сколько мы еще будем терять время? Сколько можно-то ерундой маяться?!

Такой спокойный, надежный всегда доброжелательный Щиц вдруг двинул кулаком по чугуну – и чугун промялся, как влажная глина.

Я охнула и попятилась.

– Щиц, ты чего? – охнула Бонни. – Что происходит, а?

Она вскочила, встала между нами, раскинув руки, как будто разводила море – только вместо двух половин моря были мы с Щицем.

Она больше не улыбалась, замерла, чуть подрагивая, как натянутая струна.

– Не ссорьтесь, – попросила она жалобно, – не надо.

– Выйди.

– Чего? – как-то очень озадаченно переспросила Бонни.

– Выйди! – рявкнул Щиц, и уже тише: – Очень прошу. Можешь подслушать под дверью, но я очень тебя прошу, ради нашего недавнего приятельства, не надо. Очень прошу. Очень. Эля тебе все равно все расскажет, когда рыдать будет.

Бонни вся как-то съежилась. Ворона, до того сидевшая на шкафу, вспорхнула к ней на плечо и тоже нахохлилась, потускнела как-то. Сквозь наведенную Щицем иллюзию проглянули сальные перья и сколотый клюв.

Чем Бонни занималась вчера? Я даже не спросила. Она тоже выглядела не слишком-то отдохнувшей этим утром, и эти ее глаза… точно ли со сна опухли? Может, она плакала? Нужно было спросить, но я была так занята своими переживаниями, и…

Когда за ней закрылась дверь, я попятилась к подоконнику.

Мне снова было чуточку стыдно. В последнее время я все чаще испытывала это чувство.

А еще страх. Безобидные на первый взгляд люди открывали мне неожиданные стороны. Ходили сквозь стены, мяли толстые стенки котлов, как фольгу…

– Знаешь, – сказал Щиц спокойно, но теперь его спокойствие не могло меня обмануть, я смотрела на вмятину… вмятина, вмятина, – я же живу в одном бараке с Элием.

Вмятина, вмятина, люди улыбаются, а потом вгрызаются прямо в горло, так говорил папенька и улыбался шире всех, и вгрызался в горло первым… вмятина.

Вмятина.

Я улыбнулась.

Щиц поднял кулак – большая ладонь, длинные пальцы, сбитые костяшки. Большой кулак. Тяжелый.

Хрустнул пальцами.

А потом сказал как-то по-детски, тихо, в сторону:

– Дьявол, не знал, что так больно.

Больно?

Улыбка исчезла, и сама я как-то обмякла. Щиц злился, но это было… Никто не собирался меня бить. Я даже не уверена была, что злятся именно на меня.

– Вчера твой паренек таскал дрова из одного склада в другой. Понятия не имею, за каким лядом ведьмам это понадобилось, но мы всю ночь их таскали. Даже с животными так не обращаются, Елания.

– В-ведьмы не давали вам спать?

– Я сейчас о тебе говорю.

– Я-а?

– И о себе. Я был растерян – в жизни не встревал в любовные разборки. Я подумал, что лучше – думать, что невеста дура набитая, или что стерва, каких поискать, или… в общем, я соврал. Что ты заколдована. Знаешь, это не мое дело. Вот совсем не мое… Но ты вроде как его не помнишь, потому что твоя тетка – злая ведьма, – Щиц взъерошил волосы, откинув с глаз темно-русые пряди, глянул исподлобья. – Я рассказал сказку.

– Сказку?

Меня только и хватало на то, чтобы повторять последние слова, и вправду дура набитая…

– Сказку, где твой мальчик – главный герой, а ты – принцесса. Извини. В сказках – своя сила. Когда ты главный герой, а принцесса заколдована, жить немного легче, вот что я думаю. Он загнал под ноготь щепку, помню, и ты видела, как он идет в медпункт? Поэтому не пошла? Я могу попытаться понять, я твой фамильяр все-таки, я должен. Просто… – Щиц сгорбился, хотя куда уж больше, – это не повод для… перехихикивания с подружкой. Будь серьезней. Это не только твоя судьба.

Меня как будто отчитала тетенька. В голосе Щица мне послышались ее сухие, желчные нотки. Он был умнее, мудрее, сильнее меня… И я чувствовала себя так плохо, так гадко… такой плохой и гадкой.

Все переживания, которые прогнало мое примирение с Бонни, вдруг просто взяли… и снова рухнули на мои плечи невыносимым грузом.

Я устала.

– Это не твое дело! – пискнула я и только через несколько секунд поняла – да, и правда, пискнула, а не подумала про себя. – Ты не должен был вмешиваться…

– Когда хозяйка не справляется, фамильяр должен помочь, разве не так? – Наверное, он хотел пожать плечами, но из-за горба получилось какое-то противное подергивание. – Слушай, мы оба не в лучшей форме, а совесть Бонни вот-вот падет в неравном бою с любопытством. Пойдем завтракать, пока есть время. Ты права, как твой фамильяр я не должен был вмешиваться. Но…