Хунхузы, приговоренные к смертной казни

В пограничной зоне Забайкалья, по реке Аргунь, бывшим атаманом Забайкальского войска генерал-майором Иваном Федоровичем Шильниковым были основаны так называемые «казачьи посты». Из них позже были образованы казачьи отряды. Их возглавили казаки — братья Гордеевы, Мельников и полковник Почекунин. Партизанские группы обычно состояли из людей, неплохо знавших приграничные окрестности и население. Для беспрепятственного перехода границы они выбирали малозаселенные и труднопроходимые места и пробирались в глубь советской территории, оставаясь незамеченными. Местом их постоянных стычек с советскими пограничниками стал угольный район Сучана, Иман, на среднем течении Уссури. Иногда они перебирались на левый берег Амура и действовали от станции Хабаровская до Благовещенска. Другим участком белоповстанческой борьбы стали Хинганские горы, левый берег реки Аргуни, где партизанам удавалось доходить даже до Нерчинска или Борзи.

Размах белого партизанского движения в Северо-Восточном Китае в конце 1920-х — 1930-е годы поначалу заинтересовал русское зарубежье на Западе. В Харбин из Парижа, по поручению Высшего монархического совета, прибыла особая группа во главе с капитаном 1-го ранга К. К. Шубертом, некогда активным участником борьбы белого флота на Каспии в 1919–1920 годы. С ним прибыли капитан 2-го ранга Борис Петрович Апрелев, его брат полковник Юрий Петрович Апрелев, И. В. Фролов и другие. В распоряжении капитана Шуберта находилось 40 тысяч японских иен, предназначавшихся для финансовой поддержки партизанского движения, в котором на Западе многие, и в том числе и генерал П. Н. Краснов, видели некоторую перспективу успеха в дальневосточной борьбе. Примерно в то же время из Парижа в Харбин в качестве личного представителя великого князя Николая Николаевича был направлен и генерал Н. П. Сахаров. Ему была поставлена задача формирования партизанских отрядов. Именно в Харбине капитан 1-го ранга Шуберт и генерал Сахаров впервые сели за стол переговоров для обсуждения совместных действий развития партизанской войны на дальневосточных окраинах СССР с китайской территории.

Одни представители русской военной общественности Харбина, к которым обращались прибывшие в город офицеры, убеждавшие их принять участие в создании новых подвижных партизанских отрядов, как наиболее эффективной силы для борьбы с советской властью с территории Маньчжурии, не проявляли ни малейшего энтузиазма, словно бы заранее считая эту борьбу проигранной. Иные иронизировали по поводу неуемного честолюбия бывших воинских начальников, желающих и теперь играть первую скрипку, пусть даже и на положении изгнанников. Некоторые считали, что советская власть в России укрепилась раз и навсегда, и пытаться оспорить этот факт с оружием в руках — небезопасная штука.

Как бы то ни было, но в большинстве своем русский Харбин предпочел не замечать усилия пассионарной части военной эмиграции продолжить белую борьбу. Изо дня в день трудились сотни и тысячи инженеров и рабочих, служащих и просто наемных работников, отчаянно пытаясь выживать, водя такси, служа в банках и коммерческих конторах, таская на себе мешки и возводя постройки. Делалось это не только чтобы добыть пропитание, но со временем в надежде вытащить какой-нибудь счастливый эмигрантский билет, обзаведясь домиком с черемухой под окном и пенсионом от Правления железной дороги.

Своего рода «новым этапом» в истории Харбина явилась японская оккупация Манчжурии. Началась она еще с конца 1931 года, а после падения Мукдена утром 6 февраля 1932 года части японской пехоты и бронетехники двигались по улицам Харбина. Первоначальное отношение русской диаспоры города к появившимся на его улицах японцам, по свидетельству очевидцев, было восторженным. Вдоль тротуаров, по какой-то неписаной традиции, откуда ни возьмись появились восторженные русские девушки с цветами в руках.

Русские люди на Дальнем Востоке, в том числе и жители Харбина, с неизменным интересом и уважением относились к Японии, восхищаясь приветливым и трудолюбивым южным соседом и его аскетичным и глубокомысленным укладом жизни. Медоточивые уста дипломатов и коммерсантов, случившихся быть в Стране восходящего солнца по делам, без устали распространяли преувеличенные и идиллические истории, невероятно далекие от истинного положения вещей. Харбинской интеллигенции в мирных беседах за самоваром на прохладной вечерней веранде с видом на закат зачастую представлялась Япония в дымке цветущей вишни и белизны сверкающей вершины Фудзиямы. Филигранные веера японской работы, шкатулки и безделушки, временами появлявшиеся в продаже в харбинских лавках, вызывали в неискушенном человеке неизменное умиление трудолюбием японских мастеров и точностью исполнения самых мельчайших деталей. Документально засвидетельствованная безжалостность японцев к мирному населению, проявившаяся в годы Русско-японской войны, затмилась перед глазами харбинского обывателя гуманным отношениям к русским военнопленным и их семьям на острове Сикоку, а вновь проявленная жестокость в Николаевске-на-Амуре в 1919 году, когда японские части произвели превентивный расстрел мирного населения, сопровождавшийся грабежами и насилиями над женщинами, так же быстро стерлась в обывательской памяти ввиду объяснения японского командования, уверявшего русскую администрацию, что огонь был открыт по красным партизанам Тряпицына, якобы вступавшим в город. Справедливости ради стоит сказать, что банда Тряпицына незадолго до того перерезала все японское население города, правда, и от русского населения города после его знаменитого рейда ничего не осталось. В Харбине одно время был даже популярен роман местного литератора из социалистов Якова Ловича «Враги», подробно описавший этот трагический эпизод Гражданской войны, однако в памяти харбинцев растворился и этот недавний исторический факт.

Радость при появлении оккупантов можно было бы сравнить со вздохом облегчения, вырвавшимся из уст русского населения после многих лет произвола китайского чиновничества в Харбине, повального взяточничества и лихоимства. Именно тогда у многих русских харбинцев появилась некоторая надежда на то, что именно японские военные власти принесут с собой идеальный порядок, мир, законность и процветание всем народам, населявшим этот город. Немало людей в Харбине пребывало в плену этих мечтаний, а близкие к атаману Семёнову русские военные эмигранты были просто уверены, что в широко декларируемой японцами борьбе против коммунизма они окажут военную помощь почти уже сошедшему на нет дальневосточному белоповстанческому движению. Едва ли кто-нибудь из харбинских политиков, ослепленных эйфорией, задумывался всерьез о том, что Японии было все равно, как сложится судьба белых повстанцев, ведущих вялотекущие эпизодические бои местного значения с советскими погранвойсками и милицией приграничных советских поселков. Ибо на оперативных картах японского Генерального штаба к тому времени уже были нанесены условные обозначения, очерчивающие зону будущих военных действий и завоеваний японцев. В их пределы входила и значительная часть Сибири, на территории которой японские политики желали создать «автономное государство» Сибир-Го, наподобие того, что в скором времени создали на территории Маньчжурии.