В конце марта 1561 года Мария находилась в Реймсе у своей тетки Рене де Гиз, аббатисы монастыря Сен-Пьер де Дам, где была похоронена ее мать. Она ненадолго остановилась в Париже, где составила опись личных драгоценностей и предметов гардероба, так что она явно планировала покинуть двор.

Тому обстоятельству, что Мария была фактически изгнана от двора Екатериной, придавалось слишком большое значение. Пятнадцать лет спустя испанский посол Дельбена «долго перечислял прошлые события, чтобы показать, что королева-мать никогда не любила шотландскую королеву». Молодой шотландский дворянин Джеймс Мелвилл из Халхилла, паж коннетабля Монморанси, сообщал: «Королева-мать рада избавиться от правления дома Гизов и из-за них самих, и потому, что терпеть не может нашу королеву». Правда, однако, была куда проще. Мария была восемнадцатилетней вдовой, не имевшей при дворе близких родственников. При ней все еще находились ее четыре Марии, но они представляли собой нечто среднее между личными слугами и друзьями детства. Марии же, попросту говоря, нужен был кто-то, кому можно поплакаться, и Рене подходила на эту роль идеально. В монастыре Мария могла обрести покой до тех пор, пока не высохнут ее слезы, — по крайней мере, на первое время.

Целью Марии был Жуанвилль в Лотарингии, замок семьи Гизов, поэтому Трокмортон впал в панику — он опасался, что королева направится на восток, навстречу Фердинанду I, эрцгерцогу Австрийскому и императору Священной Римской империи, у которого было два сына брачного возраста. Трокмортон повторил Елизавете, что, если речь идет о Марии, «именно ее религия делает ее дружбу столь ценной. В настоящий момент она [Елизавета] находится в мире со всеми, и никто, кроме королевы Шотландии, не грозит ей войной». Сесил полностью разделял эти взгляды.

Продвижение Марии в сторону Жуанвилля, однако, было остановлено прибытием двоих гостей из Шотландии. Первым из них был Джон Лесли, впоследствии епископ Росский и глава католической партии, которая теперь более или менее ограничивалась северо-востоком страны. Лесли был тридцатитрехлетним прелатом и «тонким дипломатом». Он станет послом Марии в годы ее долгого английского плена. Он встретился с Марией 14 апреля и уверил ее в том, что послан графами Хантли, Атоллом и Кроуфордом, а также епископами Абердинским, Морейским и Росским. Он сказал королеве, что все католики Шотландии приветствуют ее как защитницу их веры, и предложил ей вернуться внезапно и высадиться в Абердине, где он сможет гарантировать ей армию, способную разогнать протестантский парламент в Эдинбурге. Это опасное предложение сопровождалось потоками лести, Лесли уверял Марию, что Шотландия с нетерпением ждет ее как нового рассвета. Это, как обычно, подарило ей минуту радости, хотя она мудро отвергла предложение Лесли.

То был вдвойне мудрый поступок, ведь на следующий день она встретила лорда Джеймса Стюарта, которого собрание знати послало, чтобы «узнать настроение молодой королевы».

Мария уверила его, что будет править, постоянно памятуя об их вольностях, и попросила его все подготовить к ее возвращению, которое состоится после коронации Карла IX. Родственники обменялись странными предложениями. Братья Гизы обещали лорду Джеймсу кардинальскую шапку, если он обратится в католичество. Тот, в свою очередь, попытался обратить Марию в протестантизм. Трокмортон уже намекал на это раньше, и Мария отвечала: «Буду с вами откровенна. Я считаю религию, которую исповедую, наиболее угодной Богу; я не знаю и не желаю знать никакой другой. Постоянство подобает всем, в особенности же государям и правителям королевств, и прежде всего в делах религии. Я воспитана в этой религии, и кто поверит мне хоть в чем-нибудь, если я легкомысленно к ней отнесусь?»

Лорд Джеймс напомнил Марии, что теперь в Шотландии по закону нельзя служить мессу, но дал ей лазейку, сказав, что, если она будет присутствовать на мессе в своих покоях, он гарантирует ей неприкосновенность. Обе стороны проигнорировали тот неудобный, но важный с юридической точки зрения факт, что, поскольку Мария не созывала Реформационного парламента и не подписывала его решений, превращая их тем самым в закон, запрет мессы не имел под собой правового основания. Лорд Джеймс закончил свою речь просьбой к Марии даровать ему графство Морей. Повидавшись с Трокмортоном в Париже и с Сесилом в Лондоне и представив каждому из них тщательно отредактированную версию беседы, он вернулся в Шотландию. Мария не доверяла его «особой любви к королеве Англии». Лорд Джеймс не получил от Марии окончательного ответа на вопрос, вернется ли она в Шотландию или останется во Франции.

На самом деле у Марии было несколько вариантов, но каждый из них требовал смиренно принять пилюлю из рук Екатерины, что для представительницы семейства Гизов было немыслимо. Мария знала, что ей вряд ли обрадуются при французском дворе, если она там останется в качестве вдовствующей королевы без всякого политического влияния.

Мария уже имела опыт бесплодного брака и жизни с супругом, к которому она относилась с нежностью, как к младшему и умственно отсталому брату; к тому же он скончался менее чем шесть месяцев тому назад. Планировать второй династический брак означало бы вновь войти в тревожный мир династических союзов, зная, что брак с одним государем неизбежно означает вражду со стороны всех остальных. Она могла получить отсрочку, удалившись в монастырь, а поскольку в числе ее ближайших родственников были два кардинала, великий приор и аббатиса, нетрудно было бы подыскать подходящее место с подобающим королеве комфортом. Но Мария была молода, красива и изящна, с детства привыкла к придворным любезностям и являлась центром притяжения для галантных дворян. Она обожала танцевать, ездить верхом, любила пиры и веселую жизнь в замках Луары. Будучи герцогиней Туренской, она могла бы удалиться в эту прекрасную провинцию, хотя, к сожалению, не в Шенонсо, где каменщики Екатерины как раз возводили новую галерею, и не в Шамбор, по-прежнему остававшийся любимым местом пребывания двора. Амбуаз все еще вызывал жуткие воспоминания, однако там легко можно было подготовить для проживания роскошный дворец с удобными охотничьими угодьями. Впрочем, на Луаре ее соседями постоянно оказывались бы члены королевской семьи. Однако Мария по-прежнему была популярна во Франции, для народа она все еще была La Reine Blanche[36] в своем белом траурном одеянии, и золотая жизнь герцогини Туренской казалась ей заманчивой.

Последним из вариантов было возвращение в Шотландию, страну, о которой она ничего не знала, и о тамошних конфликтах слышала лишь постольку, поскольку они касались ее матери или Французского королевства. С момента отъезда из Шотландии тринадцать лет назад все интересы Марии были семейными или личными. Ухаживание за мальчиком-королем, управление своим двором и угождение дядям счастливо сочеталось с охотой, танцами и выслушиванием изысканной лести поэтов и музыкантов. Мария вряд ли смогла бы назвать более двух городов в Шотландии, она говорила на нижнешотландском наречии, однако это была тайная игра, в которой участвовали она и ее четыре Марии, она не имела представления о религиозных и политических разногласиях, раздиравших ту страну, которой должна была управлять. Что же до воздействия Реформации на Шотландию, то ее это вообще не интересовало, за исключением того, что гугеноты были склонны к мятежам. Мы можем быть уверены в том, что во время визита матери во Францию одиннадцать лет тому назад Марии было сказано, что ее судьба — занять трон Шотландии и ее долг связан именно с ней. В Жуанвилле состоялся семейный совет Гизов, и Марии, возможно, посоветовали вернуться и, по крайней мере на время, признать Реформацию. Отказ от этого означал бы необходимость предпринять прямые действия, отвергнув заигрывания шотландских лордов и каким-либо образом договорившись с Екатериной. Мария неизбежно выбрала путь наименьшего сопротивления, а не тот, что диктовался ее слабым политическим инстинктом.