Это был не дом, а настоящий бедлам, но бедлам очень счастливый. Из детей самым старшим был Комин. Ему недавно минуло восемнадцать лет. Остальные — все погодки — следовали за ним. Отец Комина, Тиг, сидел в углу напротив, двое маленьких висли у него на шее, а самый маленький, крошечный, пухлый детеныш, лежал у него на коленях и сосал соску, в упоении пуская пузыри. Тиг был высокий, худой мужчина с седеющими усами. У него были веселые глаза, и он считался величайшим вралем на всю западную Коннемару. Но надо отдать ему справедливость, врал он исключительно смеха ради, и все это знали.

Он умел рассказывать с совершенно серьезным лицом самые невероятные истории, и только по глазам видно было, что в душе он просто умирает от смеха над доверчивыми слушателями.

— Пусти! — говорил он маленькой белокурой девочке, повисшей у него на шее, так что платье задралось и видно было голое пухлое тельце. Он легонько шлепнул девочку. — Пусти, чертово семя, тебе говорят. Дай мне с Мико поговорить! Ты слышал, Мико, что Комин-то наш сегодня выкинул?

— Нет! — заорал Мико, стараясь перекричать грохот посуды, которую мыла миссис Коннолли у стола, придвинутого к стенке, где на деревянных крюках была развешана сбруя, и шум, который поднял во дворе Комин, загонявший в хлев взбунтовавшуюся свинью («У-у, зараза, да пойдешь ты или нет? Тут с вами из дому не выберешься!»), в то время как двое младших мальчишек катались по полу, сражаясь не на живот, а на смерть из-за какой-то старой глиняной трубки.

— Ну, так вот, — начал Тиг. — Взял он нашего осла, чтобы привезти торф из-за горы. Да перестаньте вы! Слушай, Пиджин, я тебя предупреждаю: вот возьму сейчас нож и выпотрошу тебя. Ну, ты ведь знаешь это топкое место у реки, где торфяная делянка Портного? Приходит он туда, и вдруг не успел он оглянуться, как осел увяз в болоте по самое брюхо. «Ну, пропали мы теперь», — говорит Комин. Как бы не так! Знаешь, что потом случилось-то? Ты, верно, ни одному слову моему не поверишь, а?

— Да уж как-нибудь постараюсь, — сказал Мико.

— Ну так вот: Комин как начал тянуть осла за хвост! Потом бросил, за морду взялся. Да, думаешь, его сдвинешь? Черта с два! Он так увяз, что его до второго пришествия не вытащить. Ну а Комин, конечно, до смерти боится домой идти, мне рассказать, что случилось. Знает, что со мной шутки плохи, что отлуплю я его так, что он света Божьего не взвидит.

— Хотел бы я посмотреть, — буркнул себе под нос Мико.

— Ну вот, — сказал Тиг, с очевидным наслаждением обдумывая дальнейшие подробности. Но ему не суждено было кончить свой рассказ, и Мико так и не узнал, что случилось с Комином и с ослом, потому что сам Комин, загнав наконец свинью, появился в дверях, споткнулся о барахтавшихся на полу мальчишек и упал на них, засмеялся, стукнул их лбами и сказал:

— Пошли, Мико, а то не успеем мы туда прийти, как уже надо будет возвращаться.

И после долгих обещаний непременно зайти до отъезда попрощаться, и передать поклон матери от семьи Коннолли, и не забыть сказать, что все они ею очень интересуются, Мико поднялся, и вот после небольшой суматохи они наконец выбрались на дорогу, и желтый, разбухший диск всходящей луны подмигнул им огромным глазом.

Комин был очень высокий. Уж Мико был рослый, а оказалось, что он ему только чуть повыше плеча. Ходил Комин в кепке, кожа у него была чистая, а зубы очень белые, крупные и ровные. Мико нравился Комин. Что-то было между ними общего. Он мало говорил («Я это старику своему предоставляю, он за двоих наболтает»), но много думал, и мысли его, как и сам он, были неторопливы и обстоятельны. «Опять-таки вроде меня», — подумал Мико. Комин всегда сдвигал кепку на глаза, и это придавало ему залихватский вид — надо сказать, совершенно незаслуженно.

Они вооружились ведром и лопатой. Кроме этого, Комин захватил еще странного вида нож с загнутым концом.

— Это чтобы их выковыривать, — пояснил он. — Вот погоди, увидишь.

Ночь была чудесная.

Сейчас, при лунном свете, дорога уже не выделялась резко, а на торфяники, расстилавшиеся по обе стороны дороги, легла сплошная пелена и смягчила суровость окружавшего пейзажа. Они прошли торфяники и озерко и свернули мимо церкви к морю. Чужому морю. Разницу можно было сразу определить, если вы умели разбираться в запахах. Мико втянул в себя воздух и закрыл глаза. Перед ним было море, набегавшее на бескрайные просторы золотистого песка. Даже если бы он не знал этого раньше, он понял бы это, как только до него донесся запах только что промытого морской водой песка и того, что оставило позади отступившее море. Пахло медузами, выкинутыми на берег, моллюсками, еще не успевшими зарыться в песок, и этими таинственными пескороями. Пахло совсем не так, как пахнут большие, покрытые водорослями скалы, в расщелинах которых постоянно что-то гниет.

— А на что пескорои похожи, Комин? — спросил он.

— Как бы тебе сказать… Да ты сам увидишь, — сказал Комин.

— Ага, теперь я уж их себе точно представляю, — засмеялся Мико.

— Но они как раз такие, что трудно объяснить, — сказал Комин, — их нужно видеть.

— Расскажи-ка, — сказал Мико, — что у тебя случилось с ослом на болоте Портного.

— Ты о чем это? — спросил Комин. Голос у него был низкий и приятный.

— Отец твой только начал мне рассказывать, как осел у тебя провалился в болото. А тут ты пришел, так он и не кончил.

— А, да просто его вечные россказни, — сказал Комин. — Не обращай ты на него внимания. Сраму не оберешься от его выдумок, больше ничего. Теперь он заладил рассказывать о моей непомерной силе. Ходит и спрашивает всех: «А знаете, что Комин сегодня выкинул?» Ему говорят, нет, мол, не знаем. А что? «Ну, так, — говорит, — слушайте. Решили мы привезти стог сена, ну и надо же было, чтобы у телеги колесо отлетело. Тут Комин и говорит: „А, чего там! Я сам управлюсь“, и, — говорит, — хоть вы, наверно, ни одному слову моему не