Раза два я встречал Папашу. Он про тебя спрашивал.

„Ну что, Кюсак, появилось у него наконец стремление добиться чего-то в жизни?“ — спрашивает он меня, а сам стучит палкой оземь. Я сказал ему, что, несомненно, появилось — ради хорошего дела я всегда готов хорошо соврать. „Ну, — говорит, — а если не появилось, так пусть лучше появляется. Какого черта он прозябает Бог знает где? Пусть скорее возвращается, напиши ему! Он здесь может прекрасно стать капитаном какого-нибудь пассажирского парохода“. И удалился. Так что ты не забыт.

Я все еще осаждаю цитадель Мулкэрнс. Уж теперь-то я по опыту знаю, каково было в старину бедным ратникам брать города с неприступными стенами! Как-то раз вечером мне удалось выманить ее на прогулку. Я совсем уже было приготовился взять ее за руку. Затащил в подворотню смотреть на луну. „Теперь, — сказала она, — по-видимому, наступает самый подходящий момент для того, чтобы впасть в лирическое настроение и как бы нечаянно взяться за руки“. Ты представляешь! Мне захотелось придушить ее, но вместо этого мы перешли к обсуждению Пифагоровой теоремы во всех ее тонкостях. Ты будешь рад услышать, что она спустилась с облаков кельтской мифологии (неужели ты забудешь когда-нибудь ночь на крысином острове и волшебниц?). Теперь это уже в прошлом. „Чепуха для малолетних!“ Итак, величественный Йейтс и Кэмпбэлл[18] и все остальные барды полетели на свалку. Т. С. Элиот[19] — вот последний гвоздь программы! Я как-то робко заметил, что мне нравится Бернард Шоу[20] (так сказать, пустил пробный шар), но она совершенно стерла меня в порошок, заявив, что с этим она покончила уже в одиннадцатилетнем возрасте. Во всяком случае, она не дает мне почить на лаврах ни на минуту, и я, читая при тусклом свете огарка, занимаюсь самообразованием, чтобы поспевать за ее литературными причудами. Непонятная она девчонка, и лучше бы мне и вовсе не встречаться с ней, уж очень она меня изводит. Просто не знаю, чем все это кончится. К сожалению, она все-таки очень славная, и я бы, кажется, ее на все голуэйские пивнушки не променял. А это уже немало — ты сам знаешь, сколь доходны сии предприятия.

Она разрешила мне называть себя Джо. Вот и все мои достижения после года неусыпного труда. Так что все подвиги Геркулеса тускнеют и меркнут в сравнении с моими.

Со следующего месяца мы опять идем в школу после каникул. Все, за исключением Томми, думают об этом с отвращением. Да, кстати, я встретил его на днях. После Элиота и Джо было немного тяжело переключиться на Томми и тригонометрию. Он с ума сходит по ней. Можно подумать — она ближайшая родственница Клеопатры[21]. Алгебра, видишь ли, для него детские игрушки. Он просто умирает от нетерпения поскорее разобраться в перестановках, сочетаниях и планиметрии. Это будет для него, как он думает, настоящей проверкой умственных способностей. А право, его умственные способности давно пора бы проверить. Наш преподобный брат Б. просто вида его не переносит с того самого урока, когда он с большой помпой принялся доказывать какую-то теорему и заврался, а Томми возьми да и скажи: „Это неправильно, сэр!“ Тот повернулся и говорит: „Раз уж вы столь гениальны, мистер Томми, сделайте одолжение, подойдите к доске и докажите нам теорему“. И самое ужасное было то, что Томми подошел и доказал! Что же после этого остается делать брату Б., как не воспылать к нему ненавистью? Подозреваю, что у него руки сильно чешутся добраться до Томми, да только к Томми не подкопаешься, у него всегда все уроки сделаны, и сделаны блестяще. У него на все всегда готов ответ. Одним словом, он всегда прав, а ты знаешь сам, как это бесит. Но как ты тоже знаешь, у Томми есть и свои положительные стороны. И вообще, приятно встретить человека, который действительно может шевелить мозгами. Что касается вашей матери, то для нее он по-прежнему один свет в окошке.

Всякий раз, когда мне случается бывать у вас, он принимается читать мне лекции о стилистических промахах Честертона[22] или о заблуждениях Уэллса[23]. Дед в таких случаях, я заметил, сразу же поднимается и выходит, а потом возвращается, сильно попахивая портером. Он просто дождаться тебя не может. Да и мы все тоже. Мико, старый друг, приезжай скорее и введи нас во искушение. Туаки прямо-таки пропадает от желания немного погрешить, и я тоже. Знаешь, Мико, это просто удивительно, до чего ты — такой хороший, спокойный парень — умеешь разнообразить жизнь!

Итак, до скорой встречи. Всего хорошего! Можешь мне не отвечать, я хорошо знаю, как ты обожаешь писать письма. Ну, вот я и исполнил свой гражданский долг: написал длиннущее письмо со всеми новостями, а теперь пойду на свиданье с Джо. Надежды не теряю, но уверен, что все опять кончится Элиотом».

Вспомнив письмо Питера, Мико рассмеялся. Смех его громко прозвучал в вечернем воздухе; мимоходом он удивился, чего это Питеру вздумалось писать ему все это? Какие-то имена, которых он никогда даже и не слыхал. Но строить догадки и то уже было приятно. Славный парень Питер! Ужасно приятно было получить от него весточку. Сразу, конечно, захотелось домой, но теперь, когда пришло время возвращаться, он уже далеко не так радовался этому, как радовался бы год назад, когда только что приехал.

Ни с того ни с сего он вдруг остановился посреди коннемарской дороги и оглянулся назад на домик дяди. Был чудесный осенний вечер, на небе ни облачка, и звезды только-только начали загораться. Домик дяди стоял на самом краю Аугриса[24], и прямо перед ним расстилался Атлантический океан. Сейчас, когда по воде пробегала чуть заметная рябь, казалось, что безобиднее моря на всем свете не сыщешь. На этой косе, выдающейся далеко в море, домик дяди был самым последним. Влево от Мико море, вгрызаясь в сушу, измельчило камни, превратив их в золотистые отмели Ома, соединяющие остров Ома с берегом. А направо, отрезав кусок материка, оно создало остров Инишбоффин, который круто возвышался над водой. Таким образом, место, где стоял теперь Мико, было похоже на палец, указывающий в сторону Америки.

Когда он впервые, больше года тому назад, перевалив через громадные Коннемарские горы, пришел сюда, на самый край света, сердце у