– Мне так страшно, мама, – повторяла она, – принеси мне лаванды, хочу лаванду.

– И? – не выдержала заинтригованная Шарлотта.

– В каждом ее письме обязательно есть место, где она вспоминает свое детство и спрашивает: «Помнишь, как я просила тебя принести мне лаванду, мама?» И слова подчеркнуты. «Принести мне лаванду». Шарлотта, Энн – я уверена, что каждым своим письмом моя дочь кричала мне о том, как ей страшно, просила у меня помощи, а я… не слышала ее криков. Не слышала ее криков…

Бедная миссис Ханичерч разрыдалась, а Энн встала перед ней на колени и так естественно обняла ее, стараясь утешить, что, глядя на них двоих, Шарлотта невольно позавидовала тому дару непроизвольной доброты и сострадания, которыми обладала ее младшая сестра.

– Шарлотта, и вы, милая, нежная Энн, скажите мне, как мне найти мою Лиззи?

– Мы соберем воедино все, что нам удастся узнать, и будем думать над этим день и ночь, пока у нас не сложится картина. А когда это произойдет, то и ответ на ваш вопрос отыщется, только… только я боюсь, что он может оказаться страшным, миссис Ханичерч.

– Мне не привыкать жить с горем, – ответила та и стоически кивнула. – На мою долю его выпало не меньше, чем многим. Неведение – вот что перенести невозможно, вот с чем нельзя жить.

– Мы не остановимся, пока ответ не будет у нас в руках, каким бы он ни оказался, – пообещала Шарлотта, серьезно глядя на миссис Ханичерч.

– Надеюсь, что ваши наниматели, господа Белл, окажут вам помощь? – взмолилась миссис Ханичерч, беря Шарлотту за руку.

– Да, – сказала Шарлотта, понимая, как необходимо миссис Ханичерч знать, что ответственными за все будут мужчины. – Да, конечно, господа Белл присмотрят за всем.

– Тогда прошу вас, дорогие дамы, исполните свой долг.

На лице бедной женщины было написано такое страдание, что слова сорвались с уст Шарлотты раньше, чем она успела обдумать их как следует.

– Да, – сказала она. – Обещаю вам, что мы не остановимся, пока дело не будет сделано.

Утренний туман еще лежал в ложбинах и изгибах долины, когда Эмили возвращалась домой с Кипером, который трусил с ней бок о бок. Девушка планировала войти через дверь кухни и, если кто спросит, сказать, что была на утренней прогулке, как вдруг заметила Джона Брауна: сторож отцовской церкви и могильщик в одном лице, он что-то копал в окружении могильных плит, квадратных, точно крышки столов.

– Доброе утро, Джон, – приветствовала его Эмили, когда, оставив Кипера в саду, спустилась на кладбище посмотреть, в чем там дело.

– Доброе утро, Эмили. – Джон Браун поднял голову от могилы, которую раскапывал: в ней, как прекрасно знала дочь священника, уже стояли один на другом гробы в разной степени распада. В это раннее утро, предвещавшее теплый, солнечный день, Джон расширял могилу, насколько это было возможно, чтобы найти место для еще одного гроба. Отец регулярно обращался к епископу с просьбами освятить дополнительный участок земли под кладбище, иначе кости усопших жителей Хоэрта начнут торчать из свежевскопанной земли. – Вижу, вы опять встали чуть свет.

– Я проснулась с рассветом, было так красиво, – ответила Эмили, думая о том странном, свидетельницей чего она стала совсем недавно – не будь она совершенно уверена в том, что бодрствовала всю ночь, то приняла бы все это за причудливый кошмар. Наклонив голову, она прочла имя на поставленной набок могильной плите. – Опять ребенок Пикфордов, Джон? Папа надеялся, что малыша еще удастся спасти. Когда похороны, сегодня?

– Сегодня, – кивнул Джон. – В полдень.

– Я приду. – Эмили тоже кивнула. – Этот год дорого им обошелся. – Сунув руку в карман, она вынула оттуда кусок гальки. – Джон, будь так добр, взгляни на этот камень и скажи: откуда он, по-твоему, может происходить?

– Камень, говорите? – Джон выбрался из могилы, вытирая руки о штаны. Если непокрытая голова девушки, ее растрепанные волосы и порванное платье в пятнах присохшей грязи и вызвали у него какие-то подозрения, то он оставил их при себе – черта, за которую Эмили особенно его ценила. Как, впрочем, и за другие его качества – он был степенен, скромен и для человека, изо дня в день живущего бок о бок со смертью, на удивление жизнерадостен.

– Если тебя не затруднит, – сказала Эмили, опуская гальку ему в ладонь.

– Что ж, – сказал могильщик, сосредоточенно сведя брови. – Это определенно камень.

– До чего же ты забавный, Джон, – сказала Эмили. – Я хочу знать, откуда его привезли. Видишь, какой он светлый, почти белый, и слишком гладкий для наших мест.

Джон Браун еще раз внимательно посмотрел на камень.

– Точно, гладкий, – согласился он, пожимая плечами и возвращая камень девушке, – наверное, долго лежал в воде – в реке, а может, и в море, точнее не скажу. Попробуйте спросить у мистера Пербека.

– Что это еще за мистер Пербек, Джон? – заинтересовалась Эмили.

– Молодой человек из Лондона, интересуется геологией, живет в «Быке». Я слышал, как он говорил, что собирается сегодня на Понден Кирк искать какие-то ответы, хотя на какие вопросы могут ответить камни, которые со дня сотворения мира лежат на одном месте, ума не приложу.

– Ясно, – сказала Эмили, вертя в руках свой кусок гальки. – Геолог в Хоэрте – это явный знак судьбы, пренебречь которым было бы нелепо. Надо пойти его разыскать. Хотя нет. Терпеть не могу вступать в разговоры с незнакомыми джентльменами, те сразу начинают подозревать, что я подыскиваю себе муженька. С другой стороны, я уверена, что этот камень очень важен, а мнение человека знающего может решить все дело…

– Мисс Эмили, – сказал Джон, промокая платком затылок и шею, которые уже начинало припекать поднимающееся солнце, – не знаю, что у вас за сомнения, но, как по мне, так не родился еще джентльмен, которого вы не отпугнете своим острым языком и свирепым взглядом, случись в том нужда.

– Вот за это спасибо тебе, Джон Браун, – с улыбой ответила искренне обрадованная Эмили.

Мистера Пербека Эмили отыскала на вересковом склоне Кирка. Возле него лежала развернутая скатка с инструментами, удивительно похожими на орудия труда каменотесов. Некоторое время Эмили наблюдала за ним, оставаясь незамеченной, – геолог был так занят, что совсем не смотрел по сторонам. Он был действительно молод, примерно одного возраста с ней – не то чтобы она считала молодой себя, конечно, но ведь что для женщины старость, то для мужчины самый расцвет. Его жидковатые светлые волосы растрепал ветер, а нос уже начинал лупиться от солнца. Повернись Эмили к нему спиной и отправься восвояси, он так никогда бы и не узнал, что она приходила, – и, надо сказать, она предпочла бы, чтобы так и было, но ничего не попишешь, дело есть дело.

– Здравствуйте, сэр, – окликнула она, наполовину спускаясь, наполовину соскальзывая по крутому откосу на узкий выступ, где примостился мистер Пербек, и вместо реверанса протягивая ему руку – вариант приветствия, который показался ей более надежным в столь ненадежных обстоятельствах. – Меня зовут Эмили Бронте, я из Хоэрта. Тамошний священник, Патрик Бронте, мой отец.