Лодки Никифора и Дынгая стояли рядом. Не давая им уйти по течению, нанайцы немного притормаживали шестами. Ловцы почти одновременно погрузили драги и несколько минут водили ими по дну реки. Потом вытащили из воды, опрокинули сачки над лодкой. Было слышно, как падали на звонкое днище грузные ракушки.

Метрах в десяти от них работал Петухов. Он притормаживал свою лодку ногами, свесив их с борта в воду, и одной рукой погружал и вытаскивал драгу. Правда, ему было трудно опрокидывать сачок, он тратил на это много времени, но движения его были четкими, неторопливыми.

С середины реки раздался веселый голос Никифора:

— Я, однако, поныряю!

Он быстро сбросил с себя одежду, повесил на бок сумочку из дели, уселся верхом на корму, склонился, глянул в воду и вдруг ринулся вниз головой. Тотчас над ним разошлись волнистые круги и сразу же сомкнулись. Когда через минуту-две Никифор вынырнул, он вынул из сумочки две ракушки и бросил в лодку. Набрав побольше воздуха, он снова пошел под воду. Заметив, что лодку снесло течением, он кинулся за ней вплавь, ловко работая руками, и лицо его было иссиня-багровым от жуткого напряжения и недостатка воздуха.

Догнав лодку, он с трудом взобрался в нее, тяжело дыша.

— Устал? — крикнул я ему.

— Мало-мало есть. Отдохну немного и еще поныряю!

С берега было трудно следить за удивительной работой ловцов даурской жемчужницы, и я попросил у старика Дятала его лодку.

— Бери, чего там! — ласково сказал Аким Иванович и помог мне столкнуть лодку на воду.

Я подплыл к Никифору в тот момент, когда он только что вынырнул из воды. Лицо было страшным. Он жадно глотал воздух и, казалось, не мог надышаться.

— Что с тобой, Никифор? — спросил я, решив, что ему очень плохо.

Он грустно махнул рукой и упавшим голосом произнес:

— Попал, знаешь, в улово[7]. Чуть не закрутило меня там.

— Зачем же было нырять в таком опасном месте?

Он поднял на меня уже немного посветлевшие глаза:

— В улове самая добрая ракушка попадается. Хотел тебе на память жемчужину подарить, все-таки далеко заехал к нам в тайгу. Сюда редко кто из большого города приезжает, а ты собрался и приехал.

— Почему в улове самые хорошие ракушки?

— Точно не знаю, однако, мне уже приходилось в уловы попадать, там я самые дорогие ракушки брал.

— И были в них жемчужины?

— Были, и всегда, знаешь, такие добрые, что беда. А однажды такая попалась — чистая, светлая жемчужинка, и солнце так здо́рово в ней заиграло, что глазам стало больно, честное слово, паря...

— Где же она, та жемчужина?

— В Музей краеведения отправил. Если будешь в городе, зайди, пожалуйста, посмотри...

Когда ловцы вернулись на берег, у Акима Ивановича уже бурлила вода в котле.

Лодки быстро разгрузили. Дятала взял из кучи несколько десятков ракушек, бросил их в кипящую воду. Минут через десять он извлек их оттуда дуршлачком и положил на траву, чтобы остыли. Потом, присев на корточки, принялся раскрывать каждую ракушку, очищать ее от мяса моллюска и просматривать, не спряталась ли в его мантии жемчужина.

Я стал помогать Дятале.

Раскрыв и очистив порядочное количество ракушек, я, к своему удивлению, ничего драгоценного в них не нашел. Вдруг мой взгляд остановился на довольно крупной перловице необычной формы.

Она мне показалась тяжелее других, и я даже подумал, что эта та самая, которую добыл Никифор в улове.

Я бросил ее в котел, а когда извлек оттуда и раскрыл ножом, перламутр на внутренней стороне створок заиграл всеми цветами радуги, какая бывает в жаркий летний день после недолгого солнечного дождика. То блеснет бирюзовый, как полуденное небо, цвет, то розовый, как ранняя утренняя заря, то чистый хрусталь с синеватым оттенком, как вода в студеном Гаиле...

«Какая чудесная жемчужина выросла бы в такой перловице, если бы попала в нее песчинка!» — подумал я, вспомнив рассказ Николая Ивановича Петухова о том, как образовывается жемчуг.

Эта песчинка, вызвав у моллюска раздражение, тотчас же стала бы обволакиваться такой же изумительной, как этот перламутр, эмульсией. И с годами образовалась бы в мантии моллюска красивая и дорогая жемчужина.

— Делай, паря! — почти крикнул на меня Аким Дятала, заметив, что я долго держу в руках одну и ту же ракушку.

Я глянул на старика и по его глазам понял, что он просто шутит.

Не торопясь, гораздо медленнее, чем прежде, я острием складного ножика разрезал сварившегося моллюска, и в его тончайшей, как папиросная бумага, гофрированной мантии обнаружил жемчужину чуть покрупнее горошины.

Она была круглая, точно отполированная, и чиста, как слеза... Меня, однако, удивило, что она взяла из всех цветов радуги, какие имел перламутр в ракушке, только этот один мягкий, спокойный цвет. Может быть, через несколько лет, увеличившись вдвое или втрое, жемчужина обогатилась бы еще и другими цветами... Но я был крайне доволен, что мне все-таки посчастливилось найти ее.

— Смотрите, Аким Иванович, какая жемчужина! — с восторгом крикнул я старику.

Не отрываясь от дела, он глянул на меня веселыми глазами и сказал:

— Ты нашел ее, твоя она будет. Делай дело, еще найдешь, наверно...

Я подошел к Дынгаю, который сидел, прислонившись спиной к тополю, курил и мечтательно глядел вдаль.

— Садись, — сказал он и подвинулся, — садись, подумай, если надо тебе...

Это предложение Василия Карповича мне показалось несколько странным, но я все-таки сел рядом, стараясь не тревожить его расспросами.

Довольно долго просидел он в глубокой задумчивости, тихонечко напевая:

Только не пристану я нигде,

Оморочку волнами уносит.

Хани-рани-нани-на!..

Необычайно быстро прошел день. Из тайги потянуло прохладой. Перестали летать колючехвостые стрижи, попрятались в дуплах старых тополей. Лишь японский козодой — некрупная птица, окрашенная в темно-красные тона, — неутомимо ловил огромных бабочек-махаонов, которые, окончив свой короткий дневной век, медленно слетались на папоротники. Где-то неподалеку закуковала кукушка. Потом прокричал филин. Прошмыгнула в темных ветках дуба летучая мышь. Тоскливо простонала сова. Но все эти довольно редкие беспорядочные звуки и