вышеуказанной церемонии поклонения предкам можно сравнить с настоящим культом. Объясняя данный факт, иезуит утверждал, что древние китайцы не только следовали этическим нормам, вписывающимся в западный канон, но также обладали священным знанием об истинном (т. е. христианском) Боге. Впоследствии эти знания были частично утеряны или искажены приверженцами буддизма и даосизма, и трансформировались в неоконфуцианство школы Чжу Си (1130–1200)[626].

Следует также отметить, что интеллектуальной базой для возникновения идеи адаптации христианского знания и создания синкретической модели христианско-конфуцианского синтеза, стал распространившийся в Европе XVI-го в. герметизм, учение, приписываемое легендарному египтянину Гермесу Трисмегисту. Вновь открытое для Европы в 1460 г. данное учение было отнесено эпохой Возрождения к наивысшей древности философской мысли, тем самым получив высочайший кредит доверия и истинности. Значимость герметизма лежит в объединении языческой философии и христианства. Марсилио Фичино (1433–1499) – создатель труда “Corpus Hermeticum” (1471), утверждал, что Пифагор и Платон явились продолжателями идей Гермеса Трисмегиста, тем самым подводя к возможному синтезу христианства и неоплатонизма. Тенденция к созданию подобных синтезов, характерная для Ренессанса, базировалась на убежденности что люди древности жили более гармонично, в отличие от их современности. Мыслители XV–XVI вв., в духе подобных синкретических веяний, также утверждали, что религии востока в древности сводились к одной религиозной системе, очень схожей с христианством. Хотя признавалось, что в верованиях древних отсутствовала идея апокалипсиса в трактовке Иоанна Богослова, однако они предполагали, что люди античности поддерживали своего рода контакт с Господом и потому обладали божественной способностью проникать в суть вещей. За короткий период, Гермес Трисмегист стал считаться почти христианином, способным решить извечную труднейшую задачу соединить языческую философию и христианство[627]. Риччи в свою очередь, вооруженный подобной системой взглядов увидел в конфуцианстве «моральную философию»[628], имевшую большое сходство с внутренним светом здравомыслия и христианской истины[629].

Анализ источников показывает, что в 1597 г. Валиньяно, на основе благоприятных выводов о достижении первоначальной цели миссии в Китае, а также следуя принципу сверху-вниз, поставил перед Риччи новую задачу открыть резиденцию в Пекине, дабы, получив аудиенцию у императора, заручиться поддержкой последнего и тем самым обезопасить положение иезуитов в империи[630]. Однако, выполнение новой задачи осложнилось участием Китая в Японо-корейской войне (1592–1598)[631], которая обострила традиционную для китайцев ксенофобию. Используя систему гуаньси в 1598 г. Риччи переезжает в Нанкин[632], южную столицу империи, а в 1601 г. миссионер прибыл в Пекин и получил аудиенцию у императора Ваньли (1573–1620), где преподнес в качестве подарков европейские предметы, незнакомые китайцам. Особый фурор произвели большие напольные часы. Когда они внезапно остановились, миссионер был призван во дворец, дабы исправить поломку[633]. Так Риччи, и сопутствующий ему иезуит Диего де Пантойя (1571–1618) стали первыми европейцами, посетившими Запретный город в период правления Минской династии.

Интерес императора к иностранцам, которым он выдал официальное разрешение на проживание в столице и назначил содержание, завершил социальную интеграцию европейских миссионеров в китайское общество, растянувшуюся на двадцать лет и прошедшую следующие этапы:

• 1582–1593 гг. – тщательное изучение миссионерами языка и обычаев империи;

• 1594–1600 гг. – принятие облика и манеры поведения китайских шэньши и вливание иезуитов в систему взаимоотношений гуаньси;

• 1601 г. – официально разрешенное пребывание иезуитов в империи, в качестве частных лиц.

Следует отметить, что в ходе своего пребывания в столице империи Маттео Риччи выявил и обозначил следующую задачу перед иезуитами китайской миссии, способную поднять статус европейских миссионеров, дать им официальный значимый в империи статус и, потенциально, приблизить их к Пекинскому двору: реформа китайского календаря. Он писал: «У меня нет ни одной книги по астрологии, но с помощью определенных умозаключений и португальских альманахов я иногда предсказываю затмения более точно, чем они [китайцы. – Д.-В.]… И соответственно я говорю, что если бы математики, о которых я рассказывал, приехали сюда, мы могли бы с готовностью перевести наши таблицы на китайский язык и исправить их год. Это укрепило бы нашу репутацию, шире открыло бы ворота в Китай и дало бы нам возможность жить более безопасно и свободно… Одним из самых полезных людей, которые могли бы приехать из Рима к этому двору, был бы отец… который был бы хорошим астрологом…»[634]. Однако только в 1629 г., благодаря точному предсказанию солнечного затмения, китайские власти поручили иезуитам проведение реформы календаря. В 1638 г. реформа была завершена и приобрела статус закона[635], а иезуиты возглавили Палату Астрономии, один из важнейших департаментов имперской бюрократической машины.

В Пекине Риччи продолжил свою переводческую и литературную деятельность. Им были переведены такие западноевропейские книги по естественным наукам, как «Принципы геометрии» (1605), «Иллюстрированное пояснение к Сферам и Астролябии» (1607), труды по астрономии и гидравлике; были составлены подробнейшие словари китайского языка[636]; написаны и опубликованы многие оригинальные сочинения на религиозные и этические темы, как например трактат «О дружбе» (1595)[637], «Двадцать пять предложений о морали» (1604), «Десять парадоксов» (1608), «Диспуты против идолопоклоннических сект» (1609). Некоторые[638] из них неоднократно переиздавались. Совокупность факторов: расположение императора, смена имиджа, введение христианско-конфуцианского синтеза и активная литературная деятельность привели к широкому признанию европейских миссионеров китайской образованной элитой и росту количества новообращенных, число которых достигло к 1608 г. 2000 человек[639]. По мнению корейского исследователя Мин Сонга количество новообращенных могло быть значительно больше, если бы не очень высокие критерии, которые миссионеры предъявляли к людям, желающим принять христианство[640]. В качестве примера историк приводит тот факт, что иезуиты, в разрез с традиционной полигамией китайцев, категорично требовали отказа от наложниц. Действительно, анализ дневника Риччи подтверждает, что это требование стало для многих камнем преткновения в принятии новой религии[641]. Важно, однако, учитывать, что подобные требования шли в полном согласии с догматикой христианской церкви и для европейского миссионера XVI – начала XVII вв. являлись непреодолимым препятствием для проведения обряда крещения. В том же ключе стоит рассматривать и обвинения со стороны современных исследователей в уничтожении иезуитами древней китайской литературы по геомантии[642] или их открытые нападки на буддизм и даосизм[643]. Это «упрямство иезуитов, отказывающихся принять элементы иноземной религии»[644] наоборот не должно удивлять историка христианских миссий раннего Нового времени. Напротив, в XVI–XVII вв. исключения принимавшие элементы чужой культуры вызывают искреннее изумление.

Маттео Риччи умер 11 марта 1610 г. Его известность на тот момент была столь высока, что сам император, которому доложили о случившемся, пожертвовал участок земли для его захоронения. Стела над могилой гласила: