Короля с почестями сопровождали через пустыню, некогда именовавшуюся Гетской, до Бендер, и турки озаботились, дабы у него в пути не было никакого недостатка. Одновременно его свита значительно пополнилась теми из поляков, шведов и казаков, которым удалось спастись от московитов. Когда он доехал до Бендер, с ним было уже тысяча восемьсот человек, и всем им предоставили жилище и пропитание за счет султана.

Король пожелал встать лагерем под Бендерами, чтобы не жить в самом городе. По приказу сераскера Юсуф-паши для него поставили великолепный шатер, и то же самое было сделано для всех знатных особ его свиты, а через некоторое время Карл велел построить в том же самом месте небольшой дом. Его примеру последовали офицеры, солдаты же соорудили некое подобие казарм. Таким образом, лагерь сей превратился как бы в маленький город. Король еще не излечился от раны, и у него из ноги пришлось извлечь загнившую кость. Но как только смог он сесть в седло, то сразу же возобновил обыкновенные свои труды, вставал раньше света, загонял каждый день трех лошадей и занимался обучением солдат. Иногда ради забавы он играл в шахматы. И если мелочи могут показывать человека, то стоит сказать, что в игре сей Карл всегда ходил королем и употреблял его чаще всех других фигур, отчего и проигрывал все партии.

Он жил в Бендерах среди полнейшего изобилия, столь редкого для побежденных изгнанников. Кроме более чем достаточной провизии и пятисот экю в день, которыми щедро одаривала его Порта, он получал еще деньги от Франции и занимал у константинопольских купцов. Часть этих денег шла на интриги в серале и подкуп визирей. К тому же он обильно одаривал своих офицеров и охранявших его янычар[60]. Распределял все сии щедроты его любимец и казначей Гротгусен, человек, совершенно не похожий на тех, которые обыкновенно исполняют подобные должности, ибо не менее своего повелителя любил все раздавать. Однажды он принес королю счет на шестьдесят тысяч экю, состоявший из двух строк: десять тысяч отдано шведам и янычарам по приказанию и от щедрот Вашего Величества, остальное мною проедено. «Мне нравятся таковые отчеты моих друзей, — сказал на это Карл, — а то Мюллерн заставляет читать бесконечные листы из-за каких-то десяти тысяч франков. Куда приятнее лаконическая манера Гротгусена». Один из старых его офицеров, заподозренный в некоторой скаредности, пожаловался на то, что Его Величество отдает все Гротгусену. Король ответил ему: «Я даю деньги только тем, кто с толком их тратит». Из-за безрассудной щедрости у него самого часто ничего не оставалось, и небольшая экономия была бы не менее благородна и много более полезна, но порок сего государя состоял в том, что он доводил до крайности все добродетели.

Множество иностранцев приезжали из Константинополя, чтобы увидеть его. Соседние турки и татары стекались толпами, и все смотрели на короля с восхищением и почитанием. Видя его неукоснительное воздержание от вина и непременное присутствие дважды в день на богослужении, они говорили: «Вот истинный мусульманин» и горели нетерпением идти с ним на покорение Московии.

Среди бендерской праздности, каковая затянулась долее, нежели он предполагал, Карл незаметно для самого себя приохотился к чтению, чему более всего способствовал голштинский посланник барон Фабрис, милейший юноша веселого нрава и легкого обращения, которые столь нравятся государям. Он знал всех французских авторов, и Карл по его рекомендации читал трагедии Корнеля и Расина, а также труды Депрео. Королю совершенно не пришлись по вкусу сатиры сего последнего, впрочем и в самом деле не принадлежащие к лучшим его творениям. Но другие вещи сего автора были изрядно им оценены. Когда ему прочли из восьмой сатиры то место, где Александр[61] назван безумцем и одержимым, он в гневе разорвал этот лист.

Более прочих изо всех французских трагедий понравился ему «Митридат»[62], поелику судьба сего поверженного и жаждавшего отмщения монарха столь походила на его собственную. Он пальцем указывал господину Фабрису поражавшие его места, но сам не решался читать вслух и вообще ни разу не произнес ни единого слова по-французски. Даже встретившись в Бендерах с господином Дезалёром, посланником Франции при Порте, который владел лишь природным своим диалектом, он ответствовал ему по-латыни, а когда оный господин Дезалёр возразил, что не знает и четырех слов сего языка, предпочел призвать переводчика, нежели самому изъясняться по-французски.

Таково было времяпрепровождение Карла в Бендерах, где он оставался в надежде, что турецкое войско придет ему на помощь. Шведский посланник представлял от его имени промемории великому визирю, а граф Понятовский поддерживал оные кредитом, каковой сумел он для себя заслужить. Старания его повсюду приносили успех; одевался он только по-турецки, и для него открывались все двери. Султан пожаловал ему кошелек с тысячью дукатов, а великий визирь сказал: «Одной рукой я возьму руку вашего короля, а другою меч и поведу его на Москву с двухсоттысячным войском». Сего великого визиря звали Чорлулу Али-паша, он был сыном крестьянина. У турок подобное происхождение отнюдь не унизительно, там нет дворянства: ни того, которое дают должности, ни заключающегося в титулах. Все нужно заслужить — таков обычай почти всего Востока, естественный и благой, если бы чины и должности давались только по заслугам. На самом же деле визири являются лишь креатурами какого-нибудь черного евнуха или рабыни-фаворитки.

Но первый министр не замедлил переменить свое мнение. Король мог только интриговать и вести переговоры, а у русского царя были деньги, в том числе и походная казна шведов, взятая под Полтавой и тоже обращенная противу поверженного врага. Вскоре уже не было и речи о войне с русскими. Авторитет царя у Порты стал непререкаем, московитский посланник удостоился таких почестей, коими никогда не пользовался ни один из его предшественников: ему отвели дворец в квартале франков [63] и позволили сообщаться с другими посланниками. Царь даже возомнил о возможности заполучить обратно генерала Мазепу, подобно тому как Карл XII добился выдачи несчастного Паткуля. Чорлулу Али-паша не мог ни в чем отказать государю, который платил миллионы. И тот же самый великий визирь, еще недавно клятвенно обещавший вести шведского короля на Москву, осмелился теперь предложить ему пожертвовать Мазепой. Карл был вне себя от гнева. Неизвестно, сколь далеко мог бы зайти в сем деле великий визирь, если бы семидесятилетний Мазепа не скончался как раз в это время. К вящему унижению короля, русскому послу Толстому публично прислуживали шведы, плененные под Полтавой. Сих доблестных воинов продавали в рабство на константинопольских рынках. К тому же московитский посол во всеуслышание утверждал, что стража в Бендерах приставлена к королю не в качестве почетного караула, а чтобы содержать его как пленника.