Торжество сие происходило при звоне всех московских колоколов и звуках барабанов, цимбал, труб и бесчисленного множества других музыкальных инструментов, а также залпах двухсот пушек и радостных кликах пятисоттысячной толпы: «Да здравствует император, отец наш!»

Сей триумф еще более усугубил благоговение народа перед царем, хотя, быть может, все содеянное им для его блага лишь ослабляло таковое почитание. А тем временем он продолжал осаду Риги. Его генералы овладели всей остальной Ливонией и частью Финляндии. Одновременно король датский явился со всем своим флотом к берегам Швеции и семнадцать тысяч датчан высадились под началом графа Ревентлова.

В то время Швеция управлялась Регентским советом, который состоял из назначенных королем сенаторов и власть которого вызывала ревнивую зависть самого Сената. Страна страдала от сих раздоров, но когда после Полтавской битвы стало известно, что король находится в Бендерах во власти татар и турок, а высадившиеся в Скании датчане захватили Гельсингборг, все распри прекратились, и уже никто не помышлял ни о чем другом, как только о спасении Швеции. Уже недоставало регулярного войска, ибо хотя Карл и совершал всегда свои походы во главе маленьких армий, но бесчисленные сражения на протяжении девяти лет, необходимость содержать гарнизоны и целые корпуса в Финляндии, Ингерманландии, Ливонии, Померании, Бремене и Вердене стоили шведам более двухсот пятидесяти тысяч солдат. Оставалось менее восьми тысяч старого войска, которое вкупе с новоизбранным ополчением и составляло все, чем располагала страна.

Воинственные нации рождаются таковыми от природы, а всякий народ исподволь обретает характер своего монарха. По всей Швеции только и говорили, что о легендарных подвигах Карла и его генералов при Нарве, у Двины, Клиссау[70], Пултуска[71] и Головчина[72]. Самые последние из шведов восприяли дух воинственности и жажду славы вкупе с восторженным поклонением своему королю и неискоренимой ненавистью к датчанам. Во многих странах крестьяне — это просто рабы или почитаются за таковых, но в Швеции они составляют государственное сословие, ощущают себя гражданами и вдохновляются возвышенными чувствами. По этой причине составленное из них ополчение показало себя как лучшая армия Северной Европы.

Регентский совет послал генерала Стенбока во главе восьми тысяч ветеранов и около двенадцати тысяч новонабранного ополчения противу датчан, которые опустошали все побережье вблизи Гельсингборга и уже требовали контрибуцию со многих мест внутри страны.

Для обмундирования сего ополчения не было ни времени, ни средств. Большинство сих мирных работников явились в домотканых зипунах, а свои пистолеты они веревками привязывали к поясам. С этой невиданной еще доселе армией генерал Стенбок 10 марта 1710 г. встретил датчан в трех лье от Гельсингборга. Первоначально он намеревался дать людям несколько дней отдыха и укрепиться на позиции, однако все сии крестьяне стали требовать безотлагательной в тот же день баталии.

Бывшие при сем офицеры рассказывали мне, что почти все сии новобранцы в бешенстве изрыгали пену, настолько велика ненависть шведов к датчанам! Стенбок воспользовался сим одушевлением, каковое в день баталии драгоценнее самой строгой воинской дисциплины, и атаковал неприятеля. Новоизбранные ополченцы уже в первом своем сражении ничем не уступали ветеранам — случай в истории войн невиданный! Два полка сих крестьян, наспех еле-еле вооруженных, изрубили в куски гвардейский полк датского короля, от которого уцелело лишь десять человек.

Разгромленные датчане укрылись под прикрытием пушек Гельсингборга. Благодаря близости расстояния, датский король в тот же день известился о поражении своей армии и послал флот за ее остатками. Через пять дней после сей баталии датчане поспешно покинули Швецию. Однако они не смогли забрать с собой лошадей и, дабы ничего не досталось врагу, всех их до единой перерезали. Провиант и имущество были преданы огню, остались только четыре тысячи раненых, из коих почти все перемерли как от заразы, распространявшейся смердящими лошадиными трупами, так и вследствие недостатка продовольствия, которого лишили их соотечественники, не пожелавшие, чтобы оно досталось шведам.

Крестьяне Далекарлии, узнав во глубине своих лесов о пленении турками их короля, прислали в Регентский совет депутацию с предложением снарядить на свои деньги двадцать тысяч человек, чтобы освободить его. Сие ходатайство свидетельствовало более о доблести и преданности, но навряд ли могло принести пользу, однако было благосклонно выслушано. Совет, отвергнув его, тем не менее не преминул сообщить о нем королю, присовокупив к реляции о Гельсингборгской битве.

Сии благоприятные известия Карл получил в своем лагере под Бендерами в июле 1710 г. Вскоре новые события еще более подкрепили его надежды.

Уже два месяца, как был смещен великий визирь Кёпрюлю, противившийся намерениям короля. Небольшой двор Карла и все те, кто еще поддерживал его в Польше, повсюду разглашали, что он назначает и свергает визирей и из своего бендерского убежища управляет всей Турцией. Но на самом деле Карл не имел никакого отношения к опале фаворита. Как говорили, единственной причиной падения оного была его неподкупная честность: предшественник Кёпрюлю платил янычарам не из казны султаната теми деньгами, кои вымогал всяческими притеснениями, чего не пожелал делать новый визирь. Ахмед упрекал его, говоря, что он более печется о подданных, нежели о самом императоре: «Предшественник твой, Чорлулу, умел находить другие средства, чтобы содержать мое войско», на что великий визирь ответствовал: «Ежели искусен он был в обогащении твоего высочества поборами, то я горжусь, что не познал сего искусства».

Глубокая таинственность сераля не допускает того, чтобы подобные разговоры просачивались наружу, но именно этот стал все-таки известен после опалы Кёпрюлю. Сей визирь не заплатил головою за свою смелость, поелику истинная добродетель, даже и неугодная, иногда заставляет все-таки уважать себя, и ему было разрешено удалиться на Негропонт [73]. Сии подробности узнал я из писем родственника моего, господина Брюна, первого драгомана[74] при Оттоманской Порте.

Султан вернул из Алеппо Балтаджи Мехмеда, сирийского пашу, который уже был великим визирем. Слово «балта» означает секира, и «балтаджи» — это раб, заготавливающий дрова для принцев крови и самого султана. Именно этим и занимался сей визирь в молодые лета и сохранил свое имя, как это принято у турок, которые не стыдятся ни первоначального своего состояния, ни рода занятий отцов, ни места рождения.