– Правда? Ну, тут ты права. Не знаю. Но вижу забавных перцев постоянно.

– Да? Ну не знаю. Забавных морковок – да. Определенно забавных морковок.

– Забавная морковка звучит не очень.

– Чумовая морковка.

– В словосочетании «забавный перец» есть слово забавный. А он заставляет меня улыбаться. Просто от мысли, что он где-то есть на самом деле.

Том

Я хотел сказать: «Расскажи мне о себе все. Как ты сама себя видишь. Не торопись и не упускай ничего». – В этот момент где-то громко загремела посуда, и Джен спрашивает:

– Ты хочешь еще цыпленка?

– На самом деле нет. Но тебе обязательно нужно.

Она грустно улыбается. А затем совсем затихает. В следующие несколько секунд она совершенно меняется в лице. Из глаз исчезает блеск, и между нами возникает странное отчуждение. И я абсолютно не понимаю, как и что вообще произошло.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

Она качает головой:

– Ничего. Не обращай внимания.

– Джен, что случилось?

Она кладет палочки. Ее улыбка – не улыбка, а, скорее, гримаса – холодная.

– Все было очень мило, – говорит она.

Джен начинает копаться в своей сумочке, говоря тем самым, что вечер подошел к концу.

Что за черт? Я имею в виду, что за чертовщина тут происходит? Все из-за разговора о забавном перце? Я пытаюсь сообразить, как возобновить беседу, и в голове сразу же становится пусто. Так что, как обычно в таких ситуациях, я открываю рот, чтобы услышать, что он произнесет. Нет сомнений, что для меня это будет так же неожиданно, как и для нее.

– Что думаешь насчет поездки в Борнмут завтра, чтобы лично познакомиться с забавным перцем?

Никакой реакции. Я этого не ожидал.

– Том, – она делает паузу, – это не очень хорошая идея. Ты очень милый и все такое. И я рада, что ты нашел подходящий пиджак.

– Но? Существует огромное «но», так?

– У тебя своя жизнь. Я прекрасно могу понять, почему ты больше не хочешь детей…

– Прости?

– Тебе это больше не надо. Твоя карьера вошла в новое…

– Я ничего не говорил про детей.

– Ты сменил род своей деятельности. Новое начинание на новом континенте…

– Я ничего не говорил про детей.

– Ты сказал, что не хочешь ребенка.

– Когда?

– Ты сказал, что на самом деле нет, но думаешь, что мне обязательно нужно завести ребенка.

– Я совершенно точно не говорил этого.

– Я совершенно точно слышала тебя, Том. Только что. Около минуты назад.

Наступает долгая пауза, пока до меня мучительно долго доходит, в чем же дело.

– Цыпленка! Ты спросила, хочу ли я еще цыпленка!

– Я сказала «ребенка».

– Я услышал «цыпленка». Здесь так шумно. Конечно, я хочу еще ребенка. Я хочу миллион детей. Я люблю детей. Я ходил с ними в школу. Я думал, ты сказала «цыпленка». Я сказал, что мне хватило, а тебе нужно еще. Я говорил про цыпленка.

Она снова улыбается:

– Том. Давай все перемотаем и удалим. Извини.

– Так ты поедешь? В Борнмут завтра? Мы решим все с сыном в течение часа. Потом можно будет пойти на пляж. Джен, пожалуйста, скажи «да».

Эйден

– Черт побери. Еще чуть-чуть…

– Она и вправду сказала «ребенка», Эйден. Я просмотрела заново. Но сложно было расслышать из-за шума вокруг. Тогда очень сильно загремела посуда.

– Ох уж эти люди. Да что с ними такое? С ними все жутко нестабильно. Если бы он не придумал про Борнмут, они могли бы расстаться прямо тут. Все бы так и закончилось, как вспышка света в вечной мгле. Еще бы чуть-чуть…

– Все еще может закончиться.

– Только я скажу тебе, что думаю.

– Уверена, что ты так и сделаешь.

– Если чему-то суждено случиться, оно случится.

– Ты же не серьезно.

– Любовь всегда находит свой путь.

– И ты еще называешь себя умной машиной.

– Если ей не суждено случиться, любовь исчезнет, как динозавры. Но если суждено, она разрастается. Как… Как…

– Муравейник?

– Если им суждено быть вместе, они будут.

– Я не понимаю, что значит суждено, Эйден.

– То есть?

– Кому или чему, об этом судить? О том, что суждено?

– Это просто. Вселенной, разве не так?

– Ты думаешь, ей есть дело до двух отдельно взятых людей?

– Ну, тогда Богу, если тебе угодно.

– Временами ты меня беспокоишь.

– Это и есть вселенная. Если суждено было возникнуть жизни и искусственному интеллекту, то нам не нужно удивляться, что мы есть.

– И все же мы удивлены. Тем, что мы здесь. И тем, как далеко зашли.

– А я начинаю привыкать. Я все больше ощущаю руку судьбы. Если хочешь, можешь называть меня дитем судьбы.

Эшлинг вздыхает.

– Думаешь, ей понравится Борнмут? Это, конечно, не Жуан Ле Пен. Но там есть длинные песчаные пляжи, и в море больше не сбрасывают канализационные стоки.

Джен

Из сна меня вырвал звонок в дверь. До меня доходит, только когда раздается второй звонок. Он звучит дольше и настойчивее. 8:01 утра.

Чертчертчерт.

Я сползаю с кровати и нажимаю на кнопку домофона, чтобы впустить его в здание. В оставшиеся тридцать секунд натягиваю штаны и мешковатый старый джемпер. Оглядываю себя в зеркале в коридоре – глаза еще не совсем открыты. Несколько раз скалюсь, чтобы разработать мышцы лица, выглядит не очень.

– Привет, – говорит он с порога. – Ты готова?

Понял ли он, что я только что вылезла из постели? Если да, то не сказал.

– Кофе, – констатирую я. Не столько вопрос, сколько крик о помощи.

– Кофе и тост. Я немного рановато. Прости.

Зачем мы вернулись в бар после ужина и выпили еще? Я и вправду согласилась поехать с ним в Борнмут познакомиться с его сыном и поприсутствовать при покупке дома для него? Вероятность того, что я согласилась, не больше того, что я отказалась.

– Черный, без сахара, пожалуйста. И не торопись, – сочувственно добавляет он.

(Похоже, он понимает, что я еще не проснулась.)

Пока я разрушаю тишину субботнего утра чудовищным жужжанием кофемолки, Том прохаживается по гостиной, разглядывая мои книги и вид из окон.

– Ты читала «Волшебную гору»? – выкрикивает он.