Я хотела дать знать Тревису. С тех пор как он не ответил на мои электронные письма, я не знала, как он ко мне относится. Может быть, он переехал? Может быть, у него появилась другая? Я говорила отцу, что мы должны ему сообщить, что это справедливо. Даже если Тревис не желал иметь со мной ничего общего, он должен знать, что станет отцом. Втайне я надеялась, что ребенок сможет снова сблизить нас. Но отец сказал, что он ни за что не потерпит Тревиса в моей жизни. Я оспорила это в суде и выиграла, и это придало мне смелости снова попытаться связаться с любимым. Я просила его отозваться, мол, мне нужно поговорить с ним о чем-то очень важном. Прошли месяцы. Я верила, что он любит меня, что он отзовется. Но этого не случилось. Боль от того, что от него нет ответа, когда я так нуждалась в поддержке, была очень сильной. Я вспомнила, что говорил мне отец о моей незрелой детской любви. Может быть, он прав. Может быть, для Тревиса это было только мальчишеское увлечение.

Чтобы беременность не кончилась выкидышем, я перестала принимать некоторые лекарства, и вот тут-то я и поняла, насколько тяжело я больна. Эти лекарства поддерживали стабильность состояния. От них мне было лучше, хотя на самом деле мне всегда было плохо. Без них я совсем ослабела. Настолько ослабела, что приходящую учительницу сменила постоянная медсестра. Я проводила все время в полусознании, лежа в постели. Мне два раза сделали УЗИ, и все изумились, что моя девочка выглядела вполне нормально, а я обрадовалась, что дала ей шанс на жизнь. Лежа целыми днями в постели, я чувствовала, как она шевелится и толкается у меня в животе, и надеялась, что она будет деятельной и энергичной. Я молилась, прося у Господа, чтобы она родилась борцом, потому что все свои бойцовские качества я утратила. Все, на что я была способна, это дойти до туалета, не теряя сознания.

За тринадцать недель до родов меня поместили в больницу, где мне предстояло пробыть до появления ребенка на свет. Мне было очень, очень плохо. Через мою палату проходили десятки докторов с бесконечными лекарствами, стараясь сохранить жизнь «глупой девчонке». Я знала, хотя и ни за что не призналась бы в этом, что отец был прав: мне следовало сделать аборт.

Прошло еще две недели. Ни отцу, ни врачам, ни социальному работнику не нужно было говорить мне, что, если я и переживу беременность — что все еще было под сомнением, — я не смогу заботиться о дочери. В это время я уже не хотела ребенка. Какая я была дура! Отец нанял юриста, который помог мне уладить вопрос о передаче ребенка в приемную семью. Юрист пришел в мою палату, включил компьютер и вышел на сайт, где были зарегистрированы супружеские пары, не имевшие своих детей и желавшие удочерить ребенка. Я была слишком слаба, чтобы этим заниматься, и все эти персонажи слились в моих глазах в одно лицо.

— Мне все равно, — сказала я. — Выбирайте сами.

Он колебался.

— Я расскажу вам о трех парах, хорошо? И вы выберете одну из них. Я хочу, чтобы вы приняли участие в выборе. Если… когда вы поправитесь, я не хочу, чтобы вы думали, что вас к этому принудили.

Он описал мне три пары, но в моем сознании они все перепутались. Кто из них работал в Ай-би-эм? Которая из женщин потеряла троих детей? Кто из них был пилотом гражданской авиации и хотел, выйдя в отставку, посвятить себя отцовским обязанностям?

— Среднюю, — сказала я. — Я выбираю среднюю из трех.

По-моему, юрист сказал, что они богатые люди, а мне хотелось, чтобы у моей дочери было все, раз уж у нее не будет меня.

— Супруги Ричардсон, — с удовлетворением сказал он, закрывая ноутбук. — Они будут в восторге, Робин. Вы сможете принимать любое участие в жизни ребенка, если пожелаете. Вы сможете…

— Я хочу, чтобы она перестала быть частью меня, — перебила я. — Она меня убивает.

Он отступил от меня на шаг. Мне показалось, что я его шокировала. Я слишком утомилась, чтобы объяснять, что я не то хотела сказать. А может быть, я именно это и хотела сказать. Я сожалела, что так боролась за то, чтобы иметь этого ребенка. Она и впрямь убивала меня. Я была готова на все, чтобы дать ей шанс выжить, но она убивала меня, лишая последнего шанса.

Каждый день то один, то другой врач объяснял мне свой метод лечения, и я постепенно утрачивала способность их понимать. Я знала, что им придется извлечь ребенка раньше положенного времени, что мне будут делать кесарево сечение. Потом я останусь в больнице, пока мне не найдут новое сердце. Я знала, что все это моих рук дело, мой выбор в пользу ребенка, а не себя самой. Слова врачей звучали все глуше, пока однажды я не ушла в тот мир, где уже не могла их слышать.

Как-то раз, когда я еще находилась в том туманном мире, между жизнью и смертью, я смутно увидела наклонившуюся надо мной женщину. Она что-то держала в руках. Блокнот или что-то в этом роде. Она приподняла кислородную маску с моего лица.

— Вы меня слышите, Робин? — спросила она. — Мне нужно узнать имя отца для свидетельства о рождении.

— Я не должна… — пробормотала я, стараясь вспомнить, что мне говорил отец о свидетельстве о рождении.

— Вы меня поняли, голубушка? Как зовут отца ребенка?

— Тревис Браун, — прошептала я. Как это было хорошо — почувствовать, как эти два слова соскользнули с моего языка! Она уже вышла из палаты, прежде чем я вспомнила, что именно эти слова мой отец и запретил произносить.

Я свернула к подъезду дома, где мы с Майклом жили последние десять лет, и была разочарована, увидев сквозь окно гаража его машину. Было пять часов, и вероятность, что я смогу заглянуть домой, не встречаясь с Майклом, была велика. Я знала, что он работает над новой игрой у себя в кабинете, и хотела проскользнуть незаметно.

Тревис и я долго разговарили сегодня утром в «ДжампСтарте». По тому, как он обращался с айпадом, было ясно, что он хорошо знаком с компьютерами и Интернетом. Мы разговорились об Интернете, и я сама не заметила, как рассказала ему, что Майкл был дизайнером видеоигр. Тревиса это очень заинтересовало.

— Я никогда не думал, что кто-то занимается этим профессионально, — сказал он. — Круто.

— Это не обычные игры, — объяснила я. — Они объединяют в одно время тысячи людей и предназначены для решения реальных проблем. Вроде энергетического кризиса или предотвращения лесных пожаров. Он получил премию за одну игру, где целью было лечение некой разновидности рака. — Пока я говорила ему об этом, во мне возродилась прежняя гордость Майклом.

— Круто, — снова повторил Тревис. Трудно понять, как человек без работы, с ребенком на руках и, вероятно, бездомный, мог увидеть и оценить пользу таких игр.

— Он думает, что игры — это универсальное средство, которое может излечивать все, — сказала я, переходя, по своему обычаю, в критичный тон, который я усвоила по отношению к Майклу. — Он видит во всем только хорошее.

— Держу пари, он славный парень.

— Да, — кивнула я, потому что с этим не поспоришь. Внезапно я ощутила тоску по Майклу. По нашей прежней жизни. — Он славный парень.