– Да, но мне сейчас трудно представить время, когда мне нужно будет думать о потребностях моей дочери, а вдруг у меня родится сын? – попытался я перевести разговор в менее серьезное русло.

– Мне тоже казалось, что я молод, все впереди, бездна времени. Но пока я так думал, оно неслось с бешеной скоростью, и выяснилось, что к сорока годам я не смог создать удобных условий для проживания семьи.

– Брось, папа, мы живем в хороших условиях. У нас прекрасная семья, бабушка и дедушка живут с нами.

– Наверное, не стоит тебе этого говорить, но она не такая хорошая, наша семья, как бы мне того хотелось. Когда мама тобой забеременела, мы жили в одной комнате с родителями, сейчас мы живем с ними в отдельной квартире и периодически спим с тобой на диване. И то, и другое признаки беды для семьи. Я морской офицер, с честью выполнявший свой воинский долг, должен был двадцать лет таскать семью по общежитиям и съемным квартирам. И теперь имею результат.

– Пап, да какой результат! Все иногда ссорятся.

Я видел, как волна внутренних переживаний накатывает на незажившие раны. Но не знал, что делать.

– Ладно, сейчас не об этом. Я тебе говорю, ошибка полагаться на то, что о тебе кто-нибудь позаботится, в том числе и государство. Особенно, если твоя деятельность целиком зависит от других людей. Будь независим, мечтай, но не забывай, что ты мужчина и за все отвечаешь ты.

– Хорошо, я сто раз обдумаю прежде, чем приму решение о выборе профессии. Скажи, что с нашей поездкой.

Он показал на стоящие в углу сумки, улыбнулся и предложил:

– Можешь попить чаю – бабушка наготовила в дорогу, любимых твоих московских пирожков – и поехали.

– А как же мама? – удивился я.

– Нам с тобой предстоит дальний переход, исключительно вдвоем.

Мы сели на машину с гордым именем «Победа» и отправились в Новый Афон. В сорок пятом году, когда Сталину показали первый автомобиль этой модели, он сказал: «Это маленькая «Победа», нам нужна большая «Победа». Память и время связали в одну цепь Новый Афон – Грузию – Сталина и «Победу».

Дорога была долгая. Машина всей тяжестью своей брони утюжила асфальт, а мы наслаждались проплывающими пейзажами, мерным покачиванием и теплым светом друг друга. Отец часто пел песни своей юности, создавая ни с чем не сравнимую атмосферу искреннего веселья: «Сова там филина ласкает,// Знать обманет, в жены не возьмет…» – и курил. Когда прикуривают, возникает специфический запах, и когда я его чувствую, в памяти всплывает та дорога. Сидим вдвоем, мотор мерно гудит, автомобиль сматывает черную ленту шоссе, и ничего не надо, кроме того, что есть.

Маленький городок на берегу Черного моря радушно принял нас. Остановились гостить в грузинской семье. Нам накрывали необъятные столы с неведомыми прежде яствами, и угощали безумной, судя по результатам, чачей. Отец делал все, чтобы компенсировать полуголодный период моей творческой жизни, негативно отразившийся, по его мнению, на растущем организме. Синие мешки под глазами и бледное тело выделяло Ленинградского школьника на фоне местных мальчишек.

Наша поездка носила еще и коммерческий подтекст. Платили офицерам негусто, поэтому отец всегда пытался на чем-нибудь подработать. Редко можно было увидеть его лежащим на диване перед телевизором или с газетой в руках. Исчирканные вдоль и поперек объявления по обмену жилья всегда были под рукой. И в снег, и в дождь свежий воздух толкучек притягивал его неуемную энергию. Благодаря математическому складу ума он придумывал различные цепочки по обмену жилья. Мечта о собственном автомобиле приобретала осязаемые очертания через вереницу чужих перепродаваемых машин.

За свои коммерческие увлечения отец легко мог лишиться офицерских погон. На частное предпринимательство государство повесило клеймо спекуляции, которая преследовалась по закону. Титаническим усилием мы перебирались из общежития в маленькую комнату, затем в большую, из одной в две, из коммуналки в квартиру. Примерно так же менялись машины. Сначала «Москвичи» от первого до седьмого, затем «Победа». Каждая из машин попадала к нам на последнем издыхании. Они горели, дымили, коптели, стреляли и вообще не хотели или трогаться, или останавливаться. Последнее отцово детище вызвало у грузин цоканье языком и вздохи вожделения, словно перед ними красавица с округлыми бедрами и большими голубыми глазами.

Однажды, спускаясь с гор после очередной вечеринки, отец душевно исполнял известную песню Высоцкого «Если друг оказался вдруг, и не друг и не враг, а так…», а его грузинский друг плясал и подпевал «ча-ча-ча». Спустилась темная, теплая южная ночь. Появившуюся под ногами теплую воду восприняли, как мелководную речку, которую легко перейти вброд. Оказалось, Черное море. Оно затаилось и молчало, нарочито подчеркивая людскую беспечность и глупость и неслучайность имени «Черное». Отец никогда не умел и не любил пить. Грузин любил пить, но не умел петь. Море любило себя и учило нас. Одиночество и сомнения в справедливости чужих убеждений, спотыкаясь, брели вместе со мной по древней булыжной мостовой. Вскоре мы уехали, свадьба почему-то не состоялась – или невеста была слишком хороша, или жених слишком плох, или наше желание еще раз разделить обаятельный аромат дороги заказало билеты в обе стороны.

Актовый зал заполонили выпускники школы, звучал вальс «Амурские волны», в центре кружили пары. Девичьи каблучки взлетали в воздух, описывали круг и снова касались паркета, юбки, как полураскрытые зонтики вращались вокруг ног. Юноши подхватывали партнерш, стараясь не дать им улететь, но и не опускали на землю. Мой Ваня выделялся статностью. Он стоял немного в стороне и разговаривал с директором школы. Тот одной рукой опирался на трость, второй дружески похлопывал бывшего ученика по плечу, слов было не разобрать, но наверняка говорил, какой Ваня орел, достойный представитель школы, образец для подражания.

Мне-то видно, какой он у меня красивый, ухоженный, гимнастерка на нем без единой морщинки, малиновый кант на воротнике аккуратно обвивал шею, осанка прямая, как на лошади гарцует, недаром в кавалерии служил. Девки местные, конечно, глаз с него не сводят. Хорошо, сегодня дело до баяна не дойдет, иначе домой не уведешь. Начнут вспоминать, как его здесь белые расстреливали, а потом «Ваня, сыграй, Ваня, сыграй», а мой же горячий, вспыхнет – не остановишь. Это он сейчас такой степенный, при погонах, не всякий осмелится подойти. Ну вот, и Гришка появился, чуб у него все такой же задорный… Да, эту парочку, лучше вместе не оставлять, как пойдут ворошить лихую юность да гражданскую войну и еще черт знает, что. Нервно тереблю бусы. Ваня их любит, они яркие и, как он говорит, хороши к моим карим глазам. Пробираюсь к нему, беру за локоть.

– Ваня, извини, нам пора. Веру еще покормить надо, она все-таки совсем еще маленькая, нельзя во всем на Нину полагаться.

Я говорила тихо, он вполоборота выслушал меня, немного склонив голову. Мы научились понимать друг друга, не привлекая внимания окружающих. Немного помолчал, отвел меня в сторону.