За такой прокол и перед товарищами стыдно. Я на этом людей ловлю, а сам оказался далеко не лучше.

Достоверно одно, и я этого не скрыл перед Довидом: Зусель у меня был, про замыслы Довида рассказал, чему есть свидетель Штадлер; от меня Зусель ушел невредимый своими ногами, о чем я заявил непринужденно и к месту Довиду и Малке за занавеской.

Я двигался в высокой траве, так как сразу свернул за огороды.

Вдруг захотелось прилечь от усталости.

Стащил сапоги, размотал портянки. Раскидал в стороны. Не скажу, что со злостью, но с силой. И повалился лицом вниз, в землю. Хотел ремень расстегнуть для отдыха. Внутри что-то сжималось и плохо разжималось. Но провалился в сон. В затянутом ремне. Всегда сильно затягивал. На последнюю пробоину. Чтоб знать, как дышу. Сейчас дышалось неважнецки. Что-то сбивалось.

Проснулся с тяжелой головой.

Земля набилась в рот.

Встал вопрос: где заночевать? Подумал попроситься к кому-то как проезжий. Но отмел такое решение. По Остру уже разнесли, что милиционер приехал к Довиду. Если пойду проситься по людям, будут спрашивать, придется говорить. Может выйти лишнее. Тем более что свой сидор я бросил у Довида. И бог бы с ним. Но там и саперная лопатка, и фонарь, и финка. Нехорошо.

Пошел обратно. Вроде остыл и теперь хочу по-людски поговорить. Что соответствовало правде.

Довид сидел возле хаты на колодке. Спиной к дороге. К нему лицом стоял мужчина.

Довид водил руками в разные стороны, голосом направлял движения:

— А я знаю, куда он делся? Там? Там? А может, там? Я за него не ответственный. Он при исполнении, он сам за себя ответственный.

Мужик успокоительно трогал Довида за плечо. Говорил тихо.

Я по-доброму поздоровался на подходе.

Мужик обернулся. Я узнал Файду.

Он крепко пожал мне руку, как хороший знакомый.

Запросто поинтересовался:

— Где устроились на жизнь? У Довида тесно. Хочу к себе пригласить. Мне сын доложил, что в Остер милиционер прибыл. Направился к Довиду Басину. Я сюда. Файда. Мирон Шаевич.

Я его, конечно, помнил. Приставучий. Сейчас скажет Довиду, где и когда мы встречались, при каких обстоятельствах. Но нет.

Файда отвел меня немного вбок и шепотом зачастил:

— Неудержимый человек. Мне за две минуты рассказал ваше имя, отчество, фамилию. Про внука своего, который у вас, тоже. Ездит и ездит по одной пластинке. А мы с вами знакомые. Свадьбу помните?

— Помню. Вы по культурной части.

— Да, вроде. Хоть бдительности не теряю. Ну, ко мне? Жена ужин накроет. По чарке выпьем. Кое-что обсудим.

Файда смотрел на меня с просьбой.

Довид чертил на песке палкой. Проявлял незаинтересованность.

— Довид Срулевич, я сейчас у вас свои вещи заберу. Переночую у товарища Файды. Чтоб вас не стеснять. Утречком поговорим.

Довид не ответил ни звука, поднялся и гаркнул в раскрытое окно:

— Малка, отдай ему!

Малка высунулась через подоконник с моим вещмешком. Держала на весу из всех сил.

Я так и принял от нее свое имущество: не по-человечески. Как воры друг другу передают.

Файда наблюдал с кривой усмешкой.

В спину нам Малка грюкнула окном. Показалось, аж стекла летят. Оглянулся. Из-за занавески грозил кулаком Зусель.

Я зыркнул на узел, которым стянул лямки вещмешка. Узел мой. Никто в сидор не лазил.

Жена Файды готовила ужин.

Мы с хозяином сели в садочке.

Он завел разговор про общие вопросы.

Но вскоре перешел к главному.

— Михаил Иванович, должен вас предупредить, что мы тут держим ухо востро. Я лично не один и не два раза проводил воспитательные беседы с гражданином Басиным и с гражданкой Цвинтар. Они позволяют себе черт знает что. Порочат на всех углах ваше честное имя. Вы в курсе?

Я отрицательно кивнул.

— Ну вот, а вам и неизвестно, что против вас плетутся сети. Вы когда в Остре были в прошлый раз, вы к Басину и Зуселю не заходили? Не заходили. Мне Довид даже жаловался на вас, что в Остре были, а не зашли. Он вас краем глаза видел. А вы его не видели? Не видели, конечно. Иначе зачем вам к нему не заходить? Он говорит, что вы к нему приезжали. А не зашли. Обиделся. Я ему объяснил, что вы, наверно, по своему делу мимо проезжали. Можете на меня всецело рассчитывать.

Файда будто перешел на выступление, а не вел разговор за столом в своем доме.

— И вот сейчас, в такой обстановке, когда все силы нашего народа мобилизуются вокруг смерти товарища Сталина, Довид расширяет свои бредни. Как вам это нравится? Мне не нравится. И никому в Остре из еврейского населения не нравится. Никому. Точно вас заверяю.

Я не выдержал:

— А при чем тут еврейское население? Ну, Довид от горя повредился. Так у него все основания. И зять, и дочка. И внуки врассыпную. Ну, он еврейской нации человек. Не поспоришь. Но зачем вы отделяете и отделяете: мы, евреи, мы, еврейское население. Он на меня как человек бочку катит, а не как еврей. Это наше с ним семейное дело. Семейное. Через Иосифа. Вот именно, что сплачиваться надо вокруг памяти нашего Сталина. А вы опять отдельничаете. Что я в форме, в данный момент ничего не означает, тем более плохого. Я приехал к родному дедушке моего приемного ребенка Иосифа. И оформлен мой приемный ребенок Иосиф по всем правилам. А внутрь в дом к Довиду со своим уставом я не прусь. Врачи его быстро определят на поправку. Пацанов жалко. Это — да.

Файда растерянно молчал. Осознал, что не туда свернул.

— Ладно, Мирон Шаевич. Проявили заботу — и спасибо. А вот скажите, кто в доме проживал, где сейчас Довид ошивается? Дом хоть и неказистый, а крепкий. Жалко, Довид хату занехает при своем нынешнем отношении к жизни.

Я поставил человека в нужное место, а потом задал ясный бытовой вопрос. Вроде для снятия напряжения, для его же пользы. Теперь он многое выложит, чего раньше и не планировал. Чтоб загладить неудобство от предыдущего.

Так я вывел Файду на личность Евки Воробейчик и ее семьи. Включая, конечно, и Лилию. Потом намеревался направить беседу на Лаевскую как на бывшую жительницу Остра.

И всплыло следующее.

Семья Воробейчиков жила в Остре испокон века. В том самом доме, где сейчас Довид.

Из-за дома погибли родители Лили и Евы. Не уехали в эвакуацию, хоть их предупреждали. Побоялись оставлять нажитое. Там и кровати хорошие, и стол был знаменитый на весь Остер — громадный, на всю комнату, из какого-то сильно хорошего дерева, прапрадедовский. Бабы шушукались, что в ножках стола запрятано золото.

Ну, остались старики дом сторожить для будущих поколений. Их, конечно, немцы убили.