Дара хихикает мне на ухо:

– Девочка права. По сравнению с твоей магией теней его свист вообще ерунда.

Стоящий рядом Лукас начинает петь, звуки срываются с его губ крошечными искрами света. Они взлетают и парят на тёмном дворе, щекочут мои волосы, и я смеюсь. Лукас отправляет поток света к Дойлу – тот пригибается, – а потом маленькими звёздочками пускает его над нашими головами.

Я хлопаю в ладоши, заворожённая магией не меньше остальных. Световой бриз скользит по воздуху, и я думаю, не вмешался ли Дойл, когда почувствовал, что оказался слегка в стороне.

Здесь и сейчас царит умиротворение. Я чувствую себя свободной и счастливой, чувствую доброжелательность всех этих людей. Никто не врёт мне в лицо и не делает вид, что я им нравлюсь, только чтобы впечатлить моих родителей: они даже не знают, кто мои родители.

Эти люди мои друзья.

Некое странное, безымянное чувство наполняет меня изнутри. Я чувствую себя легче, чем когда бы то ни было, я чувствую, что мне всё по силам и что я могу пробежать сотню миль. И так будет всегда, когда Дара снова станет человеком. Она больше не будет дуться и ревновать и внесёт свой вклад в нашу радость, которая теперь никогда меня не покинет.

Мы играем на улице почти целый день, прервавшись только на обед. Прошло несколько дней с тех пор, как мы в последний раз видели гвардейцев, поэтому теперь взрослые не возражают, чтобы мы поиграли в лесу. Мы идём до ближайшего пруда, где Лукас своим светом приманивает рыбу, а Дойл с помощью ветра вытаскивает её из воды. К тому времени, когда мы возвращаемся к дому, солнце уже клонится за горизонт.

Миранда зовёт нас сразу же, как только видит издали:

– Мы ждём вас на ужин. Входите скорее!

– Мама, можно ещё пару минуточек? Я хочу показать им, как растения поднимаются на свету, – просит Лукас маму, но она качает головой:

– Ужин, Лукас.

– Ладно. – Он супится, свет вокруг него непроизвольно словно становится острым.

– Ты ведь не хочешь пропустить ужин с Роданами? Они здесь всего на пару дней. Не упускай возможности пообщаться.

– Они так скоро уезжают? Но почему? – спрашивает Лукас. Дойл нервно топчется за его спиной.

Миранда кладёт руку Лукасу на плечо и ведёт его к дому:

– Так будет лучше всего для них. Для всех нас. Они не могут остаться здесь надолго. Послезавтра ночью они снова отправятся в путь. А нам остаётся только радоваться, что они успели заехать к нам.

– Легко отделались, – бурчит Дара, и я краснею. Впервые в жизни радуюсь, что я единственная, кто её слышит.

– Вы теперь тоже будете часто переезжать, как мы? – спрашивает Лукас у Кэри и Дойла.

– Возможно, – с непроницаемым лицом отвечает Кэри.

– Это очень плохо. Мне нравился ваш дом в Парилле, – говорит Лукас. Он оборачивается к матери. – А наш последний дом в Аббачо мне нравился даже больше.

– Я знаю, Лукас, но куда важнее, чтобы мы были в безопасности, – говорит Миранда.

По дороге к дому Лукас пинает камешек. Я следую за остальными как тень, любопытство, распирающее меня изнутри, читается на лице. Миранда всё прекрасно понимает, стоит ей взглянуть на меня.

Она вздыхает:

– Тебе интересно, почему мы так часто переезжаем, да, Эммелина?

– Это выглядит несколько необычно, – отвечаю я. – А этот дом такой милый. Будет грустно оставлять его через год или два.

– Грустнее будет, если его найдёт леди Эшлинг, – говорит Альфред, поцеловав Миранду в щёку. Заметив выражение моего лица, он мрачнеет. – Ты ничего не знаешь про леди Эшлинг, верно?

Я качаю головой:

– Я только слышала это имя, и всё.

Миранада бледнеет:

– Ты должна быть осторожнее. Мы полагали, что это из-за неё ты прячешь свой дар. Идём, поговорим об этом за ужином.

Она ведёт нас на кухню, и Лукас помогает матери накрыть стол на всех. Мы садимся рядом с Роданами и наполняем тарелки, а я пытаюсь к тому же не лопнуть от любопытства. Как бы я хотела, чтобы Дару слышали все! О Циннии и леди Эшлинг ей известно намного больше, чем мне, но сейчас она молча дуется под столом. Может быть, она тоже хочет послушать, что скажут остальные.

Лукас налегает на еду, но взрослые только ковыряются в тарелках. Наконец Миранда кладёт вилку:

– Эммелина, ты знаешь, как люди вроде тебя и Лукаса получили свой дар?

Я киваю:

– Да, каждые двадцать пять лет в небе пролетает комета Серилия, которая благословляет нескольких беременных женщин: у них рождаются дети с магическими способностями.

– Верно. Скажи, а что тебе известно о Циннии?

Моя спина пышет жаром. Туда хотел забрать меня лорд Тейт.

– Это страна, граничащая с Париллой.

– Так и есть. Но ты действительно ничего не слышала о леди Эшлинг?

Дара взвивается вверх и окутывает мои ноги:

– Пока ничего не говори им о том, что случилось со мной. Сначала разузнаем, что известно им самим.

От этой просьбы моё сердце сжимается.

– Я слышала это имя, но кто она такая, не знаю, – говорю я. Дара уже не так сжимает мои колени.

Родители Лукаса и Роданы обмениваются понимающим хмурым взглядом.

– А следовало бы, – говорит Альфред. – Она высокопоставленное лицо в Циннии и знаменита своими вечерами, которые устраивает в Саду Душ, но для таких людей, как ты, Лукас и Дойл, она представляет опасность.

Перед моими глазами мелькает бледное лицо Симоны, и у меня начинают дрожать руки.

Миранда одним глотком наполовину осушает стакан с водой.

– Леди Эшлинг и её агенты прочёсывают деревни в поисках одарённых детей, таких, как вы. Она собирает их, а потом обманывает родителей обещаниями вылечить несчастных.

Я выпрямляю спину, стараясь не показать своих чувств, но непроизвольно мну руками ткань юбки. Это звучит слишком знакомо, я боюсь, что моё колотящееся сердце выдаст меня.

Отец Лукаса хмыкает:

– Разумеется, никакого лечения не существует. Это просто уловка, чтобы убедить родителей отправить своих детей в Циннию.

Я сдвигаю брови:

– Но что она с ними делает? – Я буквально кожей чувствую ледяной взгляд Симоны.

– Никто не знает наверняка, хотя существует много версий. Некоторые верят, что она формирует из них личную армию.

– Может быть, они нужны ей, чтобы ухаживать за гигантским садом, – предполагает Дойл с полным ртом.

– Я думаю, что она каким-то образом крадёт у них магию, – говорит Кэри.

Лукас заглатывает огромный кусок тоста.