нельзя пасти скот. Трава тут напоминала поля моего детства: не гладкая, сбритая до корней, а разной высоты; овцы паслись тут, но не объели ее подчистую. Такой щадящий выпас позволяет сохранить разнообразие диких полевых цветов, кроме того, в низкой траве обожают селиться жаворонки. Когда я гуляла здесь весной и ранним летом, коричневые птички то и дело вспархивали из-под ног высоко в небо и пели свою радостную песню, красуясь перед самками или отвлекая меня от гнезда. Но в конце лета в полях было тихо, птицы улетели кормиться. Дальше от берега земля меняется, и основную часть юго-западной территории страны покрывают поля пшеницы и ячменя. Эти монокультуры щедро поливают пестицидами и гербицидами, так что птицы и животные в них практически не селятся; дикая фауна вместе с местной флорой, которая поддерживает ее существование, выселена в живые изгороди и леса. Это неподходящие условия для многих британских птиц, которые должны жить в траве, поэтому их численность постоянно сокращается, а уцелевшие селятся поближе к берегу.

Береговая тропа повела меня с поля с жаворонками вниз, через заросли дрока, в глубокий овраг, где зимой ветер дует с такой силой, что трудно устоять на ногах. Мимо измочаленного непогодой боярышника, который крепко держится корнями за землю, а ветви его из-за постоянного ветра растут изогнутыми в сторону суши. Впереди в расселине среди камней и кустов появился турист с рюкзаком – он только что поднялся по крутым ступенькам, ведущим из деревни, и остановился, чтобы отдышаться и полюбоваться морем. Нас разделяла деревянная калитка, и пока мы приближались к ней, каждый со своей стороны, я разглядела, что он не похож на обычных туристов, снаряженных с иголочки и с решительным выражением на лице. Он долго стоял и смотрел на Ла-Манш, а потом медленно повернулся и не спеша двинулся дальше. Его ярко-желтая светоотражающая куртка выделялась на фоне темных кустов, а за плечами виднелся старый рюкзак с внешней рамой. Странное снаряжение для молодого туриста – на вид ему было не больше двадцати пяти. Я первой подошла к калитке, открыла ее и придержала, пропуская его. Когда он обернулся ко мне, его лицо оказалось щедро украшено пирсингом – открытая улыбка в обрамлении серебра.

– Добрый вечер, идешь по тропе? Куда путь держишь? – неизбежный вопрос, который мы слышали бесконечное количество раз, пока сами шли по береговой тропе; теперь пришла моя очередь его задать.

– Сегодня точно не знаю. Пройду еще пару мысов и остановлюсь, наверное. Но вообще я иду в Плимут, – произнося это, он, казалось, нервничал.

– А, понятно, значит, еще несколько дней. А откуда ты вышел?

– Из Пензанса. Я уже недели две в пути. – Он вроде бы немного расслабился и не спешил уходить. Он не был похож на человека, который много ходит пешком, хотя за две недели на береговой тропе его лицо заметно загорело и обветрилось.

– Прекрасный отрезок тропы. Наверняка на мысе Лизард в эту жару просто великолепно. А что тебя привело на юго-западную береговую тропу? Любишь пеший туризм?

– Нет, хотя в детстве я много бегал в магазин и обратно! Нет, образ жизни у меня всегда был не слишком спортивный. Последний год я ночевал на улицах в Эксетере, ну, знаете, бомжевал. Но потом прочел статью про пару, которая осталась на улице и пошла по береговой тропе, и подумал, а почему бы мне не сделать то же самое. Так что я одолжил все необходимое в благотворительной организации, они же помогли мне купить билет на поезд до Пензанса. Вообще, это было совсем не легко: я никогда в жизни не ставил палатку, да и эти ботинки…

– Потрясающе. Ты сегодня ел? Пойдем со мной в деревню, я тебя покормлю или хоть напою чаем.

– Нет, не могу. Мне нужно идти дальше. Этот поход. Все вот это, – он обвел рукой море. – Это все изменило. Мне нужно идти. Теперь у меня сложилось расписание; я знаю, когда и что мне делать. Уже и не помню, когда такое со мной бывало, может, и никогда. Сначала найду, где поставить палатку, потом сварю суп. Такой у меня план на день.

Я знала этого парня: не его жизнь, но те чувства, про которые он рассказывал.

– А ты уже знаешь, что будешь делать, когда доберешься до Плимута?

– Не уверен, но на улицы точно не вернусь. Эта часть моей жизни закончилась. Все изменилось. Я сам изменился.

Я смотрела, как он прошел по оврагу и исчез за холмом. Я не смогла сказать ему, что написала ту статью. Это был его час, его жизнь, его открытие; я не хотела ему мешать.

Мне представилось, как этот парень уходит вниз по холму. Заросли боярышника укрывают его зеленым плащом и меняют навсегда – как нас когда-то. Невероятная сила стихий на этой дикой полоске земли сумела изменить еще одну жизнь. Я распахнула руки, чтобы крепнущий свежий ветер наполнил мою одежду. Интересно, я ведь остановилась и заговорила с ним без малейших сомнений, даже не задумавшись. Почему? Возможно, мне просто было с ним легко, я ощутила какую-то связь? Или дело в чем-то еще? За темные месяцы, проведенные в церкви, я отправила себя обратно на тропу, на эту пыльную полоску земли шириной не больше полуметра. Назад в царство солнца, ветра и бесконечных зеленых горизонтов. Сама о том не зная, ничего не ожидая, я отправила себя в то единственное место, где чувствовала себя цельной, уверенной и защищенной, – в наш дикий дом. Я прижала к груди просоленную силу и понесла ее домой по знакомой дорожке в деревню. Сама эта дорожка теперь выглядела иначе: это было уже не истрепанное ветрами прибежище армерий и пустельги, а новый путь, освещенный робким светом из неизведанного источника.

///////

Бывает сложно даже распознать развилку на жизненном пути, не говоря уже о том, чтобы осознанно принять решение, куда свернуть. Но иногда удается уголком глаза заметить, как она исчезает в зеркале заднего вида. Результат от этого не поменяется, но где-то в далеком будущем, глядя на развернутую карту, можно будет показать пальцем на развилку и сказать: вот здесь мы пошли по другому пути.

Я скорчилась на заднем сиденье фургона, всеми правдами и неправдами удерживая капризного ребенка на горшке; мы уже два часа стояли в огромной пробке на подъезде к шоссе – в такой момент совсем не ждешь, что твоя жизнь внезапно изменится навсегда.

– Если уже здесь такое творится, что за кошмар происходит на самом шоссе?

– Кошмар и происходит, –