Борис! Софию вдруг захлестнуло паникой. Сердце тяжело ухнуло в живот, горло забило колотым льдом. Борис, ведь его увели… Она подумала – запишут на камеру, чтобы послать отцу. Но его нет, нет до сих пор… Сколько она тут провалялась, сколько уже длится это беспамятство?

Господи, как она могла оставить его, отрубиться, погрузиться в благостное ничто. Ведь должна была заслонить собой, если придется. Из них двоих она сильнее, хитрее, ей это под силу. Боренька – светлый мечтательный мальчик, под самую крышечку набитый дурацкими принципами, благородный, наивный… Боренька верил ей, а она валялась тут, бредила, слушала какие-то ангельские голоса…

Нечеловеческим усилием София рванулась куда-то вверх. И сама еще успела удивиться, как это тело, которого за мгновение до этого у нее просто не было, вдруг появилось из ниоткуда, поддалось. Только что оно как будто бы не существовало вовсе или находилось настолько отдельно от нее, что она даже и представить себе не могла, с какой стороны к нему подступиться. Все равно что попытаться с расстояния в несколько километров управлять гоночным мотоциклом, при этом даже не зная точно, находится он там, где она думает, или нет. Однако же тело послушалось рывка, и в ту же секунду вернулось осязание.

Ощущения нахлынули на Софию все разом, и она едва не захлебнулась в них. Надсадно заныли ребра, стянутые какой-то плотной тканью, невыносимо заболела загипсованная рука, заломило в висках. Во рту распростерлась раскаленная высушенная пустыня, а на губах засаднила ранка от вставленной между них трубки с кислородом. Шея и поясница затекли от долгого лежания. Но самым мучительным было то, что все сейчас – любое прикосновение – ощущалось слишком остро: и сбитая простыня под спиной, и съехавший с плеча рукав больничной сорочки, и даже легкое дуновение очищенного безвкусного воздуха из кондиционера. Каждый звук громом гремел в ушах: оглушительно пищали приборы, невыносимо громко шелестели опущенные белые жалюзи на окне. Софии казалось, она сейчас с ума сойдет от того, сколько вокруг нее всего и как больно все это бьет по очнувшимся нервным окончаниям.

Но все это было не важно. Главное сейчас – найти Бориса, успеть, если только еще не поздно.

Скатиться с кровати ей не удалось. Тело, откликнувшееся на первый порыв, тут же отказалось подчиняться. Еще это тяжелое на руке… Откуда? И кровать слишком высока, нужно как-то перебраться на пол. Откуда взялась кровать, тоже непонятно. Ведь были черные маты – продавленные, вонючие. На одном лопнул чехол и из кривой прорехи торчал крошащийся пожелтевший поролон. Борис в задумчивости теребил его пальцами, рассыпая по полу желтую труху.

Борис!

Черт с ней, с кроватью, с этим не пойми откуда появившимся гипсом на руке. Это потом. Нужно бежать, биться, драться, искать Бориса, не то будет поздно… Опять поздно…

София оперлась здоровой рукой о стену, попыталась перекинуть ноги с кровати вниз. От нечеловеческого усилия на лбу выступила испарина, тело болело так, словно ее каждую секунду колотили десятью железными палками, дробя кости и разрывая сухожилия. Перед глазами плыло. Она успела разглядеть зеленые цифры, бегущие по каким-то мониторам, и удивиться – откуда здесь оборудование, что они еще задумали, эти ублюдки? И почему все белое и голубое? Где неровные стены в облупившейся краске, заплеванный линолеум на полу, посеревший от сырости потолок?

Ладно, потом… А сейчас…

Но сделать ничего ей не дали. Откуда-то появились двое, ворвались к ней, кинулись к постели, деловито переговариваясь между собой. Она сопротивлялась, пыталась отпихивать их, ухитрилась вцепиться здоровой рукой одному в лицо и с удовлетворением заметила, что на щеке осталась царапина с выступившими капельками крови. Тот выругался:

– Tanrim, kahretsin![1]

Так ему! Жаль, что не попала пальцем в глаз, это могло бы вырубить его ненадолго, а со вторым она бы справилась. Даже вот такая – избитая, сломанная – справилась бы. Но их двое. А у нее совсем нет сил. Но там Борис. Боря, Боренька… Нужно любой ценой добраться до него, чтобы никогда больше не слышать потом этого ласкового шепота в ухо…

– Мисс Савинов, успокойтесь. Успокойтесь, прошу вас. С вами все в порядке, вы в больнице. Здесь вам помогут, – увещевал ее тот, с расцарапанной рожей.

И смысл его слов начал постепенно доходить до нее. В больнице… Значит, их все-таки нашли? Служба безопасности отца выследила похитителей и сумела их освободить… Или он врет, этот ублюдок с торчащей из-под врачебной маски черной бородкой? Нет, нет, наверное, не врет… Иначе откуда гипс и эти приборы, и белое… А главное, запах! Тут пахнет иначе – не гнилью, кровью и тупой безысходностью, тут пахнет антисептиком, чистотой, выглаженным бельем… Больница, значит… Больница.

А Борис? Бориса они успели спасти? Где он? Что с ним? Нужно спросить, нужно обязательно узнать. Вдруг они не нашли его, вдруг не знают, что в подвале его не было…

Сначала показалось, что говорить ей не дает торчащая между губ трубка. София, увернувшись от пытавшихся уложить ее обратно на кровать медиков, схватилась за нее пальцами и выдрала изо рта.

– Мисс Савинов, – укоризненно протянул расцарапанный. – Не мешайте нам, пожалуйста, это в ваших же интересах.

София приоткрыла рот, попыталась шевельнуть языком и вдруг с ужасом поняла, что с губ ее не срывается ни звука. Рот просто открывался и закрывался, как у карпа, плавающего в аквариуме в рыбном отделе супермаркета. Ее снова захлестнуло паникой – как же быть, как спросить у них про Бориса, как объяснить? Из последних сил она глухо зарычала, надеясь, что этот жалкий сиплый звук каким-нибудь образом превратится в осмысленные слова.

Но в эту секунду второй медик, последние несколько секунд копошившийся чуть в стороне, подошел ближе и крепко ухватил ее за руку. Под лампочкой сверкнула серебряным огоньком игла шприца, сгиб локтя захолодило, а через секунду тоненько уколола. И София почувствовала, как слабеет, снова немеет тело, как тускнеет желтоватый свет, очертания предметов размываются и уплывают, уплывают обратно в черноту.

– Нужно доложить доктору Сирин, что она пришла в себя. И сообщить близким, – где-то далеко-далеко сказал расцарапанный.

– С близкими у нее не густо, – отозвался второй.

«Сообщите Борису», – попыталась прошептать София. Но язык снова не послушался, и в ту же секунду ее опять поглотила темнота.

Каждый следующий выход из забытья приносил новые открытия, словно влажной тряпкой протирал закопченное во время аварии окно в прошлое Софии. Очистит один уголок – и из него на Софию глянут аквамариновые глаза Бориса, смахнет сажу с другого – и оттуда улыбнется своей заразительной белозубой улыбкой отец. Собственная судьба восстанавливалась у нее в голове медленно, складывалась из кусочков, как пазл. И София так и не могла до конца понять, что именно она вспомнила верно, а что додумала, чтобы связать в одно целое разрозненные яркие эпизоды. Каждая вспышка памяти сопровождалась болью. Все это, однажды уже пережитое, похороненное, затолканное в самый дальний угол, чтобы никогда не доставать, не вытаскивать на поверхность, теперь приходилось проживать заново. Память будто бы мстила Софии за то, что той слишком долго удавалось ее обманывать, и теперь заставляла часами гадать, что было после того или иного эпизода, а потом вдруг выдавала безжалостную правду.