свои жизни, стремясь не победить, но забрать с собой как можно больше отродья Молнии… Раз уж с Райкаге не вышло, стоит взяться за кого-нибудь помельче. Всё равно ему осталось недолго, так не лучше ли перед кончиной прихватить закуску для Шинигами, глядишь Бог Смерти чуть подобреет, да в награду прослоит его не жуя.

Изрезанное морщинами, исхудавшее бледное лицо старца исказила кривая ухмылка, а ноги сами понесли его вперёд, туда где гремел бой. На этот раз действительно последний.

* * *

Канонада взрывов и гул сходящих обвалов был слышен даже в Главном Зале Архива, но Старейшина Шуичи не обращал на грохот ни какого внимания, вместо этого в тысячный раз обходя вверенные ему коридоры, что веками находились под его опекой и защитой. Поправляя идеально ровные ряды свитков и книг, Хранитель Архива мерно шагал меж стеллажей, наслаждаясь спокойствием царившем в его вотчине.

Он знал, что прямо сейчас орды дикарей маршируют по улицам Узушио, разоряя всё на своём пути. Он чувствовал, что его родичи, друзья и товарищи давно уже мертвы, как ведал и то, что совсем скоро кон сам к ним присоединится. Потому и был так спокоен. Не долго ему оставалось наслаждаться одиночеством — эти старые ворчливые пни, как пить дать, достанут его и на том свете, потому грех было не насладится последними минутами покоя перед суетой грядущей вечности.

Когда разгорячённая боем и маячившей на горизонте победой толпа ворвалась в Хранилище, дверные створки не выдержали и завалились на бок. Горячий воздух, пропитанный кровью и дымом пожаришь, тут же разлетелся по округе, но это было не важно. Цепочки фуин, выгравированные ещё на фундаменте этого здания первыми Узумаки, сработали идеально. Главный Архив моментально утонул в зареве огромного огненного вихря, став погребальным костром своему Хранителю, а вслед за ним весь Узушио утонул в плазменном зареве, стирая историю, достояние, реликвии, но не память. Она навеки останется в умах тех, кто со слезами на глазах шёл на запад. К своему новому дому, новой истории и новому наследию.

* * *

Из последних сил цепляясь за отшлифованную тысячами волн скалу, Би вытащил своё изнеможённое тело на берег, прерывисто дыша от набившейся в лёгкие солёной воды. Он не помнил как оказался в море, не помнил как выгреб сюда и даже чем закончился бой с тем отродьем что напало на него. В памяти были лишь боль… и свет… Яркие вспышки света…

Мыслить получалось с большим трудом. Хотелось просто закрыть глаза и заснуть, не смотря на падающие с небес холодные капли дождя и шторм, что из раза в раз окатывал его с ног до головы приливной волной. Но нельзя. Нельзя! Надо было собраться. Дойти до своих. Дойти до лагеря… Надо… было…

Последнее что увидел Джинчурики Гьюки, перед тем, как его окончательно поглотила тьма — чей-то размытый силуэт, склонившийся над ним, и два глаза, горящих во тьме ярким фиолетовым светом… с узором… похожим на рябь на воде.

Глава 95

Город-Крепость Канзаку. Западные провинции Страны Огня. Главная ставка Шиноби Конохагакуре но Сато

Тяжёлые свинцовые тучи, что вторую неделю довлели над землёй, невольно навевали на него меланхолию и заставляли вспоминать о былом.

Иошикэзу готов был признаться, хотя бы самому себе, что многое бы отдал за то чтобы оставить кресло Командующего, на которое Владыка столь неожиданно умостил его тощую задницу, и вместе с давними товарищами отправиться в глубокий рейд, прямо как в старые времена — где есть только их небольшой отряд, враги, ярость битвы и упоение схваткой, что после перерастают в делёж добычи и триумфальное возвращение домой! Как же ему не хватало этой простоты и определённости давно минувших дней, когда всё было куда-как понятнее, нежели в нынешние беспокойные и суматошные времена.

Балагур и шалопай, так описывали его все, кто был знакомы с вечно улыбающимся Повелителем Костей чуть больше пяти минут. Те же кто имел несчастье растянуть общение на больший срок зачастую добавляли к озвученным эпитетам слова — шут, разгильдяй, смутьян, и ещё кое-что покрепче, на сдачу. Но Иошикэзу нисколько не злился на подобное, напротив, это лишь давало ему понять, что он на правильном пути! Да и в конце-то концов, хмур и серьёзных рож в Клане и без него хватает! А так среди Кагуя есть хоть кто-то с чувством юмора!

Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что он не всегда был таким. В детстве, в те далёкие годы, когда Клан представлял из себя лишь сборище разномастных ублюдков да десяток другой беспризорников, он был зажатым, озлобленным и очень тихим пареньком. Последнее особенно выделялось. Выбить из него хоть слово в те дни считалось почти невозможным, да и, если уж на то пошло, никто особо и не старался. Кому вообще мог быть интересен тощий забитый рыжеволосый пацан, исподлобья смотрящий на окружающий его безразличный и равнодушный мир?

Он не был нужен своему отцу, тот, скорее всего, даже не знал о его существовании. Не был нужен своей матери, что просто тихо умерла в одну из особенно холодных зимних ночей, и Клану он не был нужен. Равнодушие и абсолютное одиночество, нависали над ним, как тёмные тучи за окном нависали над серой землёй, запорошенной тонким покрывалом снега, что неминуемо растает по утру, превратив и так изрытую, перелопаченную округу в сплошное топкое болото, такое же бездонное и отвратительно-вязкое, каким была вся его жизнь… до того самого момента, как в ней не появился один аловолосый безумец.

Тэкеши выделялся среди молодой поросли их Клана так же ярко, как птенец горного орла в курятнике. Он был силён, сильнее абсолютного большинства, и это заставляло прочих тянуться к нему, в надежде приобщиться к этой силе, снискать в ней опору и защиту, но Иошикэзу привлекло тогда отнюдь не это…

Его… да все их жизни тогда были редкостной поганью! Ещё до того как научиться внятно ходить, он понимал это. Слушал рассказы пленённых женщин и с каждым разом всё больше осознавал, сколь много был лишён. Забота, любовь, материнская ласка, отеческое наставление, уют и покой родного дома… безмятежность младенчества и озорство юности — всего этого он так и не познал. И это было несправедливо. Несправедливо и горько. Сколь раз он проклинал себя, что вообще задумался об этом? Сколько раз думал, что незнание было бы предпочтительней болезненной правды, но повернуть всё вспять не мог. Как неприкаянный, он вечно бродил по стойбищу, без цели и смысла, прячась от Старших, не желая попасть тем под горячую руку, или слоняясь среди ровесников, что зачастую приводило лишь к новым сварам и побоям. И