Пятого октября Гилливрей без стука вошел в кабинет Питта, со щеками, раскрасневшимися от гордости собственными успехами, а может быть, от пронизывающего ветра на улице.

— В чем дело? — раздраженно спросил инспектор.

Пусть Гилливрей обладал честолюбием и считал себя на голову выше простого полицейского, что соответствовало действительности, однако это еще не давало ему права бесцеремонно входить в кабинет, не дожидаясь приглашения.

— Нашел! — с сияющим лицом воскликнул Гилливрей. Его глаза горели торжеством. — Я наконец нашел ее!

Питт поймал себя на том, что помимо воли у него участился пульс. И обусловлено это было не радостью, что не поддавалось объяснению. Какое же еще чувство он мог испытывать?

— Комнату? — спокойным тоном спросил он, после чего с трудом сглотнул комок в горле. — Вы нашли комнату, где был утоплен Артур Уэйбурн? На этот раз вы уверены? Вы сможете доказать это в суде?

— Нет, нет! — замахал руками Гилливрей. — Не комнату. Гораздо лучше. Я нашел проститутку. Теперь у нас есть доказательства того, что Джером прибегал к продажной любви. Я получил даты, время, места, все — и Джером однозначно опознан по фотокарточке!

Питт с отвращением выпустил задержанный вдох. Он не желал иметь дело с этими грязными — и совершенно бесполезными — фактами. У него перед глазами возникло лицо Эжени Джером, и он пожалел о том, что Гилливрей проявил самодовольное рвение и добился успеха. Черт бы побрал Мориса Джерома! Черт бы побрал Гилливрея! А заодно и Эжени, за ее слепую наивность!

— Бесподобно, — язвительно заметил инспектор. — И абсолютно бессмысленно. Мы пытаемся доказать, что Джером развлекался с малолетними подростками, а не покупал услуги уличных женщин!

— Но как вы не понимаете! — Гилливрей склонился над столом, и его сияющее торжеством победы лицо оказалось всего в каком-нибудь футе от лица Питта. — Эта проститутка и есть малолетний подросток! Его зовут Альби Фробишер, ему семнадцать лет — он всего на год старше Артура Уэйбурна. Этот Фробишер клянется, что знаком с Джеромом уже четыре года, и тот все это время имел с ним интимные отношения! Больше нам ничего не нужно. Фробишер даже говорит, что Артур Уэйбурн занял его место — Джером сам в этом признался. Вот почему до сих пор Джерома ни в чем не подозревали — он больше ни к кому не приставал. Он платил за удовлетворение своей извращенной похоти — до тех пор, пока не воспылал страстью к Артуру. И тогда, совратив Артура, он перестал встречаться с Альби Фробишером — поскольку необходимость в этом отпала. Это все объясняет, разве вы не видите? Все встало на свое место!

— А как насчет Годфри — и Титуса Суинфорда?

Почему Питт начал возражать? Как сказал Гилливрей, все встало на свои места; даже был получен ответ на вопрос, почему Джерома до сих пор ни в чем не подозревали, почему он так мастерски владел собой, почему внешне выглядел безупречным — до случая с Годфри.

— Итак? — повторил инспектор. — Как насчет Годфри?

— Понятия не имею.

На мгновение Гилливрей был сбит с толку. Затем в его глазах мелькнуло прозрение, и Питт без труда прочитал его мысли. Гилливрей решил, что инспектор ему завидует, поскольку это он, Гилливрей, а не Питт, отыскал недостающее звено.

— Быть может, совратив новую жертву, Джером решил больше не платить за интимные услуги? — предположил напарник. — Или, быть может, Альби задрал цену. Может быть, у Джерома возникли проблемы с деньгами? Или, скорее всего, он просто вошел во вкус, общаясь с юношами благородного происхождения — прикоснувшись к высшему классу… Возможно, он предпочел неискушенность девственника весьма потертому опыту профессионального торговца телом?

Взглянув на гладкое, холеное лицо Гилливрея, Питт проникся к нему ненавистью. Возможно, то, что он сказал, соответствовало действительности, однако самодовольная легкость, с какой эти слова вылетели между идеально ровными зубами, вызывала у инспектора отвращение. Гилливрей говорил о гнусных извращениях, о деградации личности, испытывая при этом не больше мучительной боли, чем если бы речь шла о меню на ужин. Что у нас на сегодня, бифштекс или жареная утка? А может быть, пудинг?

— Похоже, вы подумали обо всех мелочах, — сказал инспектор, скривив губы, тотчас же объединяя Гилливрея с Джеромом — если и не по конкретным поступкам, то по устремлениям, по характеру мышления. — Мне следовало бы дольше задержаться на этих вопросах, и тогда, возможно, я до всего дошел бы сам.

От прилива крови лицо Гилливрея стало ярко-пунцовым, однако он не смог подобрать ответ, не содержащий слов, которые только подкрепили бы обвинение Питта.

— Что ж, полагаю, у вас есть адрес этого парня, торгующего своим телом? — продолжал Томас. — Вы уже сообщили мистеру Этельстану?

Лицо Гилливрея тотчас же прояснилось, чувство удовлетворения вернулось подобно приливной волне.

— Да, сэр, без этого никак нельзя было обойтись. Я встретил его, вернувшись в участок, и он спросил у меня, есть какие-либо успехи в расследовании. — Гилливрей позволил себе улыбнуться. — Мистер Этельстан обрадовался.

Питт легко поверил в это, даже не глядя на злорадство в глазах Гилливрея. Ему пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы скрыть собственные чувства.

— Да, — сказал он. — Не сомневаюсь в этом. Где этот Альби Фробишер?

Гилливрей вручил ему листок бумаги. Инспектор прочитал адрес. Это был дом с комнатами внаем, пользующийся определенной репутацией, — расположенный в Блюгейт-филдс. Как это удобно, как это подходит!

На следующий день, уже ближе к вечеру, Питт наконец застал Альби Фробишера дома, причем одного. Он жил в обветшалом здании с грязным кирпичным фасадом в переулке, отходящем от одной из главных улиц. Оконные рамы и деревянная дверь дома облупились и разбухли от сырого воздуха с реки.

За входной дверью простиралась ярда на три конопляная циновка, призванная впитывать грязь с улицы, принесенную на ботинках, а за ней начинался порядком вытертый ковер ослепительно-красного цвета, который наполнял коридор неожиданным теплом, создавая иллюзию того, будто вошедший попадал в более чистый, более богатый мир, где за закрытыми дверями и на освещенных газовыми рожками верхних этажах, куда вели полутемные лестницы, его ждало что-то хорошее и светлое.

Питт быстро поднялся наверх. Несмотря на то, что ему уже несчетное число раз приходилось бывать в борделях, притонах, питейных забегаловках и работных домах, он с непривычки чувствовал себя неуютно, оказавшись в заведении мужской проституции, особенно если учесть, что в этом месте работали и подростки. Это был самый низменный из человеческих пороков; и при мысли о том, что кто-нибудь, хотя бы только другой посетитель, на мгновение вообразит, будто он пришел сюда ради услуг, которые здесь оказывают, инспектор густо покраснел, и у него в душе все перевернулось.

Последний лестничный пролет Питт пробежал, перепрыгивая через ступеньку. Резко постучав в комнату номер четырнадцать, он тотчас перенес вес тела на одну ногу и развернулся боком, готовый навалиться на дверь, если та не откроется. От мысли, что он стоит здесь, на лестничной площадке, умоляя впустить его, у него по груди потекли струйки жаркого пота.