Второй была нервозная женщина маленького роста, сдававшая комнаты в Севен-Дайлс. Очень уважаемое заведение, настаивала она, — исключительно для джентльменов с высочайшими моральными устоями! Хозяйка опасалась, что вследствие своего доброго характера и незнакомства с наиболее низменными сторонами человеческой натуры пострадала от гнусного обмана, причем самым трагическим образом. Нервно перекладывая муфту из одной руки в другую, она упрашивала Питта поверить в ее полное неведение относительно истинных целей, для которых использовался ее дом: это же просто ужасно, куда только катится мир?

Питт согласился с ней насчет того, что подлецов и мерзавцев в жизни хватает, однако высказал предположение, что раньше было ничуть не лучше. С этим хозяйка решительно не согласилась — во времена ее матери ничего подобного не было, ибо в противном случае эта добрая женщина, да упокоится с миром ее душа, предупредила бы свою дочь не сдавать комнаты незнакомым людям.

Однако хозяйка опознала по предъявленным фотокарточкам не одного только Джерома, но и трех других мужчин, сфотографированных специально для этой процедуры — всех троих полицейских. Когда дошла очередь до фотографии Артура, взятой у Уэйбурна, женщина уже окончательно запуталась и утверждала, что Лондон кишит всеми мыслимыми пороками и еще до Рождества будет уничтожен подобно Содому и Гоморре.

— Почему люди так поступают? — бушевал Гилливрей. — Полиция же впустую тратит время — неужели они этого не понимают? За такое нужно наказывать!

— Не говорите глупостей, — начинал терять терпение Питт. — Она одинокая женщина, перепугана…

— В таком случае пусть не сдает комнаты тем, кого не знает, — ядовито возразил Гилливрей.

— Вероятно, для нее это единственное средство к существованию.

Теперь Питт уже был откровенно взбешен. Гилливрею не помешало бы поработать рядовым констеблем, где-нибудь в трущобах Блюгейт-филдс, Севен-Дайлс или Девилз-акр. Пусть посмотрит на нищих, лежащих вповалку в дверях ночлежек, пусть ощутит запах немытых тел и сточных канав. Пусть вкусит висящую в воздухе грязь, копоть печных труб, вечную промозглую сырость. Пусть услышит писк крыс, снующих среди отбросов, и взглянет в пустые глаза детей, знающих, что им суждено здесь жить и умереть, умереть, возможно, не дожив до тех лет, сколько Гилливрею сейчас.

Положение женщины, обладающей хоть какой-то недвижимостью, относительно стабильно; у нее есть крыша над головой, а если она сдает комнаты, то и хлеб на столе и одежда. По меркам Севен-Дайлс, ее можно считать богатой.

— Тогда ей нужно к этому привыкнуть, — стоял на своем Гилливрей, не ведая о мыслях своего начальника.

— Смею предположить, она уже давно к этому привыкла. — Питт глубже копнулся в своих чувствах, радуясь случаю отпустить узду, на которой сдерживал их большую часть времени. — Но все равно ей больно! Вероятно, бедная женщина привыкла голодать, привыкла мерзнуть, привыкла находиться в страхе половину того времени, что она бывает в сознании. И, вероятно, она обманывает себя относительно того, с какой целью используются ее комнаты, и в мечтах видит себя лучше, чем на самом деле: более мудрой, более доброй, более красивой и более значительной — подобно остальному человечеству. Быть может, она хотела только, чтобы мы одолжили ей немного славы на день-два, дали ей то, о чем говорить с подругами за чаем — или за джином; вот она и убедила себя в том, что Джером снимал у нее комнату. Что вы предлагаете — предъявить ей обвинение в том, что она ошиблась? — Инспектор дал выход всей своей неприязни по отношению к Гилливрею и его самодовольному высокомерию, что проявилось в язвительной насмешливости, пропитавшей его голос. — Помимо всего прочего, это едва ли поспособствует тому, чтобы другие люди вызывались нам помочь — ведь так?

Гилливрей посмотрел на него с нескрываемой обидой.

— Я считаю, сэр, что вы поступаете неблагоразумно, — натянуто произнес он. — Все это я и сам понимаю. Однако нельзя отрицать, что эта женщина напрасно отняла у нас время!

Что было верно и в отношении третьего заявителя, обратившегося в полицейский участок с утверждением, будто он сдавал комнаты Джерому. Это был кругленький человечек с трясущимися щеками и густой копной седых волос. Он содержал пивную на Майл-Энд-роуд, и, по его словам, джентльмен, полностью отвечающий описанию Джерома, неоднократно снимал у него комнаты, расположенные непосредственно над залом. Этот джентльмен имел тогда вполне респектабельный вид, был строго одет, говорил культурным языком, и его регулярно навещал один юноша благородного происхождения.

Однако и этот хозяин также не смог опознать Джерома среди нескольких предъявленных ему фотографий, а когда Питт начал пытливо его расспрашивать, его ответы становились все более и более туманными, и в конце концов он пошел на попятную и заявил, что, по-видимому, обознался. После того как он более тщательно обдумал этот вопрос, Питт помог ему воскресить в памяти то, что упомянутый джентльмен говорил с акцентом северных графств и к тому же был склонен к полноте, а голова его успела практически полностью лишиться растительности.

— Проклятие! — выругался Гилливрей, как только и этого незадачливого свидетеля выпроводили из комнаты. — Вот он и впрямь впустую отнимал у нас время! И вообще, какие люди могут отправиться пить пиво туда, где было совершено убийство?

— Да самые разные, — с отвращением ответил Питт. — Если хозяин заведения будет рассказывать об этом всем и каждому, количество завсегдатаев у него, пожалуй, увеличится вдвое.

— В таком случае мы должны предъявить ему обвинение!

— В чем? В худшем случае мы сможем лишь его напугать — но при этом потратим впустую гораздо больше времени, не только нашего собственного, но и судей. А хозяин выпутается — да еще станет народным героем! Его пронесут на руках по всей Майл-Энд-роуд, и его заведение будет каждый вечер битком набито. Хоть продавай входные билеты!

Гилливрей в ярости захлопнул блокнот, не в силах ничего вымолвить, поскольку он не хотел показаться грубым, высказав вслух единственные слова, которые пришли ему в голову.

Питт улыбнулся и дал Гилливрею увидеть эту улыбку.

Расследование продолжалось. Уже наступил октябрь, и с приближением конца осени улицы становились все более яркими и контрастными. Холодный ветер проникал под пальто, а первые заморозки делали мостовую скользкой. Полицейским удалось последовательно проследить всю карьеру Джерома, и все его предыдущие работодатели отмечали его замечательные преподавательские способности. Хоть некоторые и признавались в том, что не испытывали к Джерому особой личной симпатии, все до одного были полностью Удовлетворены его работой. И все были абсолютно уверены в том, что и личная жизнь у него размеренная и строгая — можно даже сказать, по-монашески аскетичная. Определенно, он производил впечатление человека, начисто лишенного воображения и чувства юмора, что окружающие никак не могли понять. Как сходились все, кто его знал: не слишком приятный в общении, но пристойный до крайности, даже педант, и невыносимый зануда.