При виде гладких белых ягодиц, раскачивающихся в такт его рукам, стаскивающих с нее белье, Егор возбудился. Дело пошло быстрее. Он подтянул Сашу к себе, заставил ее принять позу «по-собачьи» и, усиленно стараясь не замечать постороннего присутствия, как и обреченных всхлипываний девушки, одним мягким движением вошел в нее. Стал двигаться осторожно, неглубоко, потому что не хотел делать ей больно. Не отрывал взгляда от Сашиных бедер, мерно ходивших вперед-назад под его руками, не смотрел на Мишаню…

Не посмотрел на него и потом, когда обстановка в комнате поменялась, и их стало трое. Мельком заметив, как «старший», расстегнув ширинку, пристраивается к Саше спереди, Егор закрыл глаза и откинул голову. Думал, так будет легче, но он ошибся. Наоборот, теперь зрение выключилось из системы чувств, зато обострились все другие.

Громкий всхлип Саши резко оборвался, она вся напряглась. Он почувствовал, как спина ее выгнулась, живот сократился, и внутренние мышцы обхватили его плотнее, даря совсем другие ощущения. Ухо уловило характерные звуки — Сашу чуть не вырвало, когда в горло вошло чужеродное тело.

— С*ка! — даже возглас боли не заставил Егора открыть глаза. Он продолжал равномерно двигаться, слушая, как зло матерится Миша. — Еще раз укусишь, зубы выбью!

Саша кашляла, тяжело дышала, всхлипывала. Потом снова резко напряглась, расслабилась. Напряглась, расслабилась. Периоды расслабления стали реже и значительно короче. Егор понял, его разрядка близко. В ушах у него зашумело, и он больше не слышал этих чавкающих, гортанных звуков, хотя они становились все громче и громче. В какой-то момент Саша и вовсе превратилась в одну натянутую струну, забилась, как попавшая в силки птица, и тогда Егор кончил…

В нос ему ударил запах желчи, постепенно вернулся и слух. Миша снова смачно матерился, глядя себе под ноги. Сашу, выгибающуюся над кроватной спинкой, скрутила судорога. Ее нещадно рвало. Она отплевывалась, икала, кашляла, рыдала, вновь и вновь содрогаясь в неудержимом приступе. Егор поспешил выйти из комнаты. Просто сбежал.

В последующие дни он больше к ней не заходил. И упорно гнал от себя угрызения совести, вместо этого снова и снова напоминая, что теперь он «один из них», «свой», хотя и «молодой» еще, на побегушках. Ночевать и дневать старался в клубе, усиленно загружая себе «работой» — разводить на знакомства девчонок, которые в принципе и сами не прочь «познакомиться». Тут хотя бы дело обходилось без откровенного насилия, а там, дома… Иногда гнать от себя воспоминания-картинки не получалось, и тогда Егор понимал, что, возможно, ему это даже понравилось, но от этого становилось страшно уже самому.

Через несколько дней он все же забежал домой, ближе к вечеру, устав от постоянных «знакомств», когда нужно было разыгрывать из себя шута горохового с солидным счетом в банке. Надеялся, что быстро сходит в душ, перекусит и сразу же завалится спать, но в итоге все получилось по-иному. Гораздо тяжелее морально, хлопотнее и, как оказалось позднее, с отдаленными последствиями.

Когда Егор вышел из душа, в комнате у Саши, судя по закрытой двери и тихому ритмичному поскрипыванию кровати, кто-то снова утолял сексуальную жажду. В зале Михаил, развалившись на диване, лениво щелкал пультом от телевизора — значит, у Саши теперь был Колян. Егор только расположился с удовольствием в кресле, вытянул уставшие ноги, как, уловив выбивающийся из равномерного скрипа звук, напрягся. Повернул голову в сторону двери в зал, откуда через прихожую из комнаты Саши вновь донесся тот же непохожий звук, замер.

Слабый вскрик, протяжный стон, плач. Еще один вскрик, еще один стон, снова плач.

Случайно кинув взгляд на Михаила, Егор оробел. Тот внимательно наблюдал за ним, за его реакцией на страдания девушки. Егор сделал равнодушное лицо, все внимание обратил к телевизору, хотя внутри напряжение не отпустило. Развалился расслабленно в кресле, но ухом ловил все звуки, долетающие извне.

В комнате Саши стало громче. Недовольный мужской бубнеж заглушил плач и стоны, потом протопали тяжелые шаги, и дверь распахнулась. Как-то резко, тревожно. Услышав рыдания, Егор сразу понял, что что-то случилось, а вот Миша даже головы не повернул. Наоборот, громко расхохотался над какой-то сценой в телеке.

— Мих, *ля! Иди-ка, глянь, че за х**ня?! — Колян заглянул в зал буквально на секунду и, зло щелкнув выключателем, принялся что-то намывать в ванной.

Егор подорвался с кресла вслед за Мишаней. Кинулся было в комнату к Саше, но темп пришлось сбавить. Старший товарищ не спешил нестись на зов. Мишаню мало что могло удивить или обеспокоить, тем более какое-то происшествие с пленницей.

Так и случилось. Даже увидев то, что взбесило и разозлило Коляна, Михаил остался невозмутим и спокоен.

— Ну и че? — хмыкнул он равнодушно, глядя на сжавшуюся в комочек обнаженную девушку. У Егора при виде нее мурашки пошли по коже, и снова стало страшно. — Да у нее просто течка. Эти самые дни.

— Да? А че она орет тогда? — Колян подошел к ним сзади, уже вытеревшись и натягивая домашние шорты. — И кровищи дох*я…

— Ну, не знаю, — пожал плечами Михаил и засмеялся, — может, ты проткнул ей чего своим х*ром… Аккуратнее надо быть, Коль, аккуратнее, — шутливо пожурил кореша.

— Врача надо, — Егор и сам не заметил, как облек свои мысли в слова. Оторопело наблюдая за тем, как Саша, подтянув ноги к груди, мелко дрожит на запятнанной кровью постели, он повторил: — Врача надо…

— Какого врача? Шутишь, что ли? — Михаил чуть ли не прыснул со смеху. — Да че с ней будет? Оклемается щас, — выдал он свой прогноз Егору прямо в лицо, прежде чем покинуть комнату.

Колян ушел вместе с ним, оставив Егора наедине с замученной девушкой. Поступить, как они, Егор не мог. Все еще пребывая в потрясении, он смотрел, как Саша, не переставая плакать, вдруг вцепилась в подушку, мучительно напряглась, и без того красная промежность окрасилась свежей порцией крови. Ярко-красный сгусток стек по ягодице и расползся по простыне алой уродливой кляксой. Не находя себе места от боли, не переставая стонать, прижимая к животу кулачок, Саша откинулась на лежащее комком позади нее одеяло и снова сжалась в комочек. Снова откинулась и снова сжалась. Какие-то секунды, но их Егору хватило, чтобы заметить, как странно выглядит грудь девушки. На ее светлой коже и при хрупком телосложении соски казались неестественно большими, четко очерченными и темными. По крайней мере, Егор у девушек таких никогда не видел.

Она их ненавидела. Всех. До боли в каждой клеточке тела, до темноты в глазах, до рвоты. Хотя скорее и боль, и темнота, и рвота были вызваны не ее ненавистью, а их действиями. Уроды любили «развлекаться», и простой секс в миссионерской позе их не интересовал. Ее желание и согласие — подавно. Насиловали изощренно — орально, анально, вагинально. Грубо. Она училась абстрагироваться от своего тела, отстраняться дальше от болезненных ощущений, словно это происходило вовсе не с ней, а с чужим, незнакомым человеком. Училась расслаблять мышцы, когда, наоборот, все сводило от боли. Не всегда получалось, и тогда она плакала. Но ее мучителей ее слезы и стоны не трогали.