Только тогда я смекнул. Что-то было неправильно в единственной детали его туалета, или «однушке», как мы, мужественные папаши, называем комбинезончики. Лишь теперь увидел, что его пухленькие ножки были продеты в рукава, которые стали такими узкими, что могли затруднить циркуляцию крови. Воротничок, как вымя, свешивался между ножками. Сверху, из расстегнутой ширинки, торчала голова Патрика, а его ручки утопали в широких штанинах. Это был еще тот видок.

– Олух! – воскликнула Дженни. – Ты неправильно его одел.

– Ну, тебе виднее, – согласился я.

Однако играм пришел конец. Не вставая с кровати, Дженни взяла трубку. Через пару дней, как по мановению волшебной палочки, на пороге нашего дома с чемоданами появилась моя дорогая и любимая тетушка Анита. Медсестра, вышедшая на пенсию, она еще в юности переехала в Америку из Ирландии и теперь жила в соседнем штате. Тетушка радостно принялась наводить порядок. Про холостяцкие правила пришлось забыть.

* * *

Когда Дженни наконец выписали, она получила от врачей множество строжайших предписаний. Если она намерена родить здорового ребенка, то должна соблюдать постельный режим как можно дольше. Ей разрешили вставать, только чтобы отлучиться в ванную комнату. Раз в день короткий легкий душ, а потом снова в постель. Никакой стряпни, никакой смены подгузников, никаких прогулок за почтой, никаких тяжестей – ничего тяжелее зубной щетки (в том числе нельзя поднимать Патрика). Последний запрет оказался самым трудным для нее. Строгий постельный режим, без обмана. Врачам удалось предотвратить угрозу преждевременных родов, теперь их цель – уберечь Дженни от рецидива в течение как минимум трех месяцев – к тому времени будет тридцать пять недель. На таком сроке ребенок немного ослаблен, но полностью сформирован и способен выжить во внешней среде. Все это означало, что Дженни, по сути, обречена хранить неподвижность, словно ледник. Тетушка Анита, благослови Господь ее милосердную душу, осталась с нами надолго. Появление нового партнера для игр доставило Марли огромное удовольствие. Вскоре он приучил и тетушку Аниту поворачивать кран, чтобы оставлять для него воду.

Через несколько дней к нам пришла медсестра. Она вставила катетер в бедро Дженни, подключив его к маленькому портативному насосу на батарейках. Аппарат она прикрепила ремешком к ноге жены. Теперь насос постоянно подавал лекарства, сдерживавшие схватки, в кровь Дженни. Кроме того, на животе Дженни с помощью эластичного бинта зафиксировали огромную присоску, напоминавшую орудие пыток, с проводами, подсоединенными к телефону. Это была система постоянного мониторинга состояния беременной. Она позволяла медсестре в больнице трижды в день снимать показания пульса ребенка. Я сбегал в книжный магазин и вернулся с огромным количеством книг, которые Дженни проглотила буквально за три дня. Она старалась не терять присутствия духа, но скука и вечная тревога за здоровье своего неродившегося ребенка огорчали ее. Особенно тяжко было то, что ей, матери 15-месячного сына, запретили подходить к ребенку, брать его на руки, кормить, когда он был голоден, купать, когда он пачкался, и утешать, когда он плакал. Я клал сына на нее, когда она лежала, и он принимался таскать ее за волосы и совать пальцы в рот. Он показывал на вращающиеся лопасти вентилятора над кроватью и говорил: «Мама! Витиятлл!» Это вызывало у Дженни улыбку, но такого общения явно было недостаточно. Она понемногу сходила с ума.

Конечно, Марли постоянно навещал Дженни. На полу возле ее кровати валялась целая куча игрушек и замшевых косточек, которые Марли приносил на тот случай, если Дженни захочет поиграть и выскочит из постели. Так он и дежурил днями и ночами. Когда я возвращался с работы, тетушка Анита на кухне готовила обед, Патрик сидел рядом с ней на своем стульчике. Затем я шел в спальню и наблюдал, что Марли стоит возле кровати, положив на нее подбородок, и виляет хвостом, уткнувшись носом в шею Дженни, пока она читает, дремлет или просто смотрит в потолок, положив руку ему на спину. Я вычеркивал день за днем в календаре, чтобы она видела, как идет время, но это привело лишь к тому, что каждая минута, каждый час тянулись для нее еще медленнее. Некоторые люди были бы счастливы провести жизнь в ленивом безделье, но Дженни другая. Она была рождена для активной жизни, и вынужденная праздность невольно, шаг за шагом, разрушала ее. Она напоминала моряка, попавшего в штиль, который с нетерпением ждал хоть отдаленного намека на ветер, способный наполнить паруса, чтобы продолжить путешествие. Я старался подбодрить ее: «Через год мы будем со смехом вспоминать все это», но сам чувствовал неубедительность своих слов. Иногда взгляд Дженни становился совсем отрешенным.

* * *

Когда Дженни остался ровно месяц до окончания постельного режима, тетушка Анита собрала чемоданы и попрощалась с нами. Она прожила у нас сколько могла и даже неоднократно откладывала свой отъезд, но у нее дома остался муж, у которого, как она сама в шутку говорила, были все шансы превратиться в дикаря из-за постоянного сидения перед телевизором и чрезмерной тяги к круглосуточным спортивным каналам. Мы снова остались одни.

Я делал все возможное, стараясь удержать наш корабль на плаву: вставал по утрам, чтобы искупать и одеть Патрика, накормить его сухим завтраком и пюре из моркови и выйти с ним и Марли хотя бы на короткую прогулку. Затем я оставлял Патрика у Сэнди и забирал его вечером после работы. Я приезжал домой в обед, чтобы покормить Дженни и принести ей почту – пожалуй, это было самое яркое дневное событие в ее жизни, – играл с Марли и пытался прибрать в доме, который постепенно принимал запущенный вид. Трава не скошена, белье не выстирано, стеклянная дверь на веранде разбита, после того как Марли, словно герой мультфильма, вылетел через нее, чтобы поймать белку. Зато теперь пес мог беспрепятственно входить и выходить из дома. Долгие часы он находился рядом с прикованной к кровати Дженни. «Я починю дверь, – каждый раз обещал я. – Сегодня же». Но тревожный взгляд жены останавливал меня. Ей приходилось собирать свою волю в кулак, чтобы не вылезти из кровати и не начать приводить дом в порядок. Когда ночью Патрик засыпал, я бегал в магазин, а иногда гулял в парке. Мы питались продуктами, доставляемыми на дом, и макаронами. Дневник, который я вел годами, пришлось забросить. У меня просто не оставалось ни времени, ни сил на него. Вот одна из моих последних коротких записей: «У меня просто ни на что не остается времени».

Наконец наступила тридцать пятая неделя беременности Дженни. Из больницы приехала медсестра и сказала: «Поздравляю, девочка моя! Ты справилась. Теперь ты снова свободна». Она отключила насос, удалила катетер, упаковала монитор, который отслеживал состояние ребенка, и передала указания врача. Дженни могла вернуться к обычному образу жизни. Никаких ограничений. И никаких медикаментов. Мы даже могли заняться сексом. Ребенок теперь полностью сформировался. Если начнутся роды – замечательно! «Радуйся, – добавила медсестра. – Ты это заслужила».

Дженни подбросила Патрика над головой, поиграла с Марли в саду и погрузилась в домашние заботы. В ту ночь мы отметили событие, поужинав в индийском ресторане и посмотрев шоу в местном клубе. На следующий день в продолжение праздника мы втроем отправились в греческий ресторан. Не успели нам подать десерт, как у Дженни начались сильные схватки. Вообще-то они начались еще прошлой ночью, когда она ела ягненка в соусе карри, но она не обратила на них внимания. Она не собиралась из-за нескольких схваток отказаться от торжества, заслуженного с таким трудом. Но теперь от боли она согнулась пополам. Мы бросились домой, где нас уже ожидала Сэнди, которая согласилась посидеть с Патриком и присмотреть за Марли. Дженни осталась в машине, стараясь ровно дышать, пока я собирал ее вещи. Когда мы приехали в больницу и жену обследовали, оказалось, что шейка матки у Дженни раскрылась почти на семь сантиметров. Не прошло и часа, как я держал новорожденного сына на руках. Дженни целовала его пальчики на ручках и ножках. У ребенка был живой взгляд и розовые щечки.