Но вряд ли стоит удивляться неуравновешенности характера Лилиан. Она получила непреходящую душевную травму, когда забеременела от женатого мужчины, местного адвоката, отказавшегося признать ребенка. В суровой методистской среде Южного Уэльса внебрачный ребенок оставался пятном на всю жизнь. Когда Уильям Мэтьюз женился на ней, она считалась падшей женщиной, что сильно отразилось на их отношениях. Мой отец рос, считая своего единоутробного брата Джека дядей, и узнал правду только подростком.

Начало Второй мировой войны привнесло в жизнь мальчика настоящий ужас. В детстве мне часто приходилось слышать его рассказы о войне — о выматывающем душу вое бомбардировщиков в безлунные ночи, о зрелище разрушенных бомбами доков и железнодорожных путей. С началом войны Мервина с одноклассниками эвакуировали в цветущие долины реки Гвендрайт на полуострове Гоуэр; он вез с собой маленький фибровый чемоданчик, на крышке которого старательно вывел карандашом свое имя и адрес. Но вскоре их матери решили, что опасность преувеличена, и большинство детей возвратились домой.

Женщины ошиблись. Мервин оказался в Суонси во время самых жестоких бомбардировок 1941 года. Он помнит страшный грохот бомбовых разрывов, помнит, как они с мамой, взяв свечи и старую шахтерскую бронзовую лампу, бегут спасаться в бомбоубежище в дальнем конце сада. Однажды перед одним из самых массированных налетов немецких бомбардировщиков мать увела Мервина к деду. Она не могла бы объяснить, почему так сделала, просто ее охватило неодолимое желание уйти из дома. Когда на следующее утро они поднялись на холм, по которому шла дорога к Лэмб-стрит, они увидели, что их дом полностью разрушен прямым попаданием бомбы. Половина зданий на их улице превратились в груды дымящихся кирпичей, а многие соседи оказались заживо похороненными в бомбоубежищах Андерсона. На маленького Мервина это произвело незабываемое впечатление.

Думаю, каждый отец, играя со своим сыном, будто снова возвращается в свое детство. И точно так же каждый мальчик разделяет увлечения своего отца, пока не наступит у него переломный возраст, когда он может утратить интерес к пристрастиям отца. Мне кажется, что, в отличие от моих сверстников, мое детство было насквозь пропитано духом 30-х годов. Одной из первых книжек, которую я прочитал без посторонней помощи, была отцовская «Белоснежка и семь гномов», иллюстрированная объемными картинками, их нужно было рассматривать через очки с красными и зелеными целлулоидными стеклами в картонной оправе. Позднее я любил читать его старые ежегодные альманахи «Мальчишечьей газеты» и толстые книги о приключениях с бипланами и страшными пиратами. Однажды утром на мое восьмое Рождество я обнаружил в своей спальне большой, обтянутый мешковиной ящик. В нем оказался игрушечный электрический поезд фирмы «Хорнби» с замечательным зеленым локомотивом под названием «Карфильский Замок». Это был один из немногих подарков моему отцу от деда — на Рождество 1939 года. В другой год отец подарил мне свой конструктор в специальном деревянном ящике с множеством выдвижных ящичков и отделениями для болтиков, винтиков и планок, а еще к нему прилагалась отлично иллюстрированная инструкция по сборке всевозможных конструкций, в которой были нарисованы мальчики в коротких штанишках и длинных носках. Я часами сидел на полу в своей комнате и собирал сложные подъемные краны на порталах, бронепоезда и подвесные мосты, а потом запускал по ним мой игрушечный поезд.

Иногда отец доставал свою коллекцию паровых машин, которые приводились в действие маленьким бойлером, нагреваемым спиртовкой, и я с наслаждением вдыхал запах машинного масла. По выходным мы ходили в Ист-Энд посмотреть на Темзу с ее баржами в доках Св. Екатерины, спускались к реке и на отмели находили обломки глиняных курительных трубок и старые бутылки. Когда я стал постарше, мы каждый вечер совершали долгие прогулки по всему Пимлико. Мы равнодушно проходили мимо аккуратных белых фасадов Томаса Кубитта на главных улицах и сворачивали на Терпентайн-лейн, короткий проулок, который приводил нас к широкой, медленно текущей Темзе напротив электростанции Баттерси. Из всех улиц Лондона Терпентайн-лейн с ее почерневшими от копоти кирпичными домами и крошечными палисадами больше всего напоминает закоулки Южного Уэльса.

Мы вместе строили модели лодок — не из специальных наборов, а сами вырезали их из больших кусков дерева, найденных на свалке. Пользуясь маленькими тисками, стальным ножом «Стэнли» и старыми плоскогубцами, мы изготавливали брусья и мачты, прилаживали к ним снасти и шили паруса. Особая гордость отца — подаренный мне отличный рубанок, с помощью которого я смастерил большую модель баржи, подобную тем, что плавали по Темзе.

Роковая случайность стала поворотным моментом в жизни пятнадцатилетнего подростка — он упал с велосипеда и сломал себе тазовую кость. В больнице обнаружилось, что у Мервина редкое заболевание костей. Для лечения таза и хрупкого правого бедра доктора рекомендовали курс вытяжения. Мервина зафиксировали в специальной кровати, ноги загипсовали и прикрепили к ним груз. Целыми часами ему приходилось лежать совершенно неподвижно, и он мог видеть только потолок больничной палаты.

В общей сложности Мервин провел больше года в больнице, где его в основном подвергали изнурительной процедуре вытяжения. Как и его будущей жене Людмиле, в то же самое время находившейся в больнице с пораженной туберкулезом правой ногой, Мервину оставалось только жадно читать и размышлять. Создается впечатление, что отчаянная скука вынужденной неподвижности в возрасте, когда формируется организм, на всю жизнь вселила в обоих кипучую энергию. Их тела оставались неподвижными, но мысленно они уносились в заоблачные дали. Именно тогда, я думаю, и родилась страсть отца к путешествиям и романтическим приключениям, его презрение к авторитетам и тяготение к риску — вместе с жалостью к себе и особым даром попадать в конфликтные ситуации.

Мне кажется, что в моем детстве зеркально отражается твое детство, мои университеты были точно такими же, как у тебя, у нас с тобой одинаковые мысли, сомнения и страхи, — писала ему Мила в 1964 году. — Небольшой физический недостаток и нравственное превосходство над сверстниками (помнишь, как ты стремился отличиться в спорте, а вместо этого стал первым учеником в классе?) — все было похожим в нашей с тобой жизни, все было одинаковым, даже наша болезнь.

Вскоре после выхода из больницы у Мервина неожиданно возник интерес к русскому языку. Такое увлечение у подростка из Уэльса, никогда не ездившего дальше Бристоля, просто поразительно. Когда я теперь спрашиваю, почему он решил изучать русский, — а это определило всю его дальнейшую жизнь, — он объясняет свой выбор лишь тем, что для него русский был «самым экзотичным языком» — языком другого мира, совершенно чуждого жизни в Суонси.

Сейчас трудно отбросить все, что ассоциируется с холодной войной, и понять, как в 1948 году воспринимал впечатлительный школьник слово «Россия». В Соединенных Штатах Комитет по антиамериканской деятельности как раз начал расследование о проникновении коммунистов в Голливуд, повсюду отыскивая так называемых «красных» — чуть ли не заглядывая под кровать. Правда, в Британии отношение к России было более сдержанным, особенно в Суонси с его рабочим классом, где профсоюзное движение и социализм шествовали рука об руку. Всего в нескольких километрах от Суонси, в шахтерском районе Ронда-Валли, едва не прошел в парламент Гарри Поллит, генеральный секретарь Коммунистической партии Британии. В Клубе раненых ветеранов, излюбленном месте Уильяма Мэтьюза, было много коммунистов, которым только предстояло узнать, что дядюшка Джо Сталин, всего несколько лет назад бывший союзником Британии, оказался по другую сторону баррикад.