— Что «не так»? Что ты все время выдумываешь?

— Не могу понять, в чем дело, — призналась Александра. — Толи кажется мне, то ли правда я что-то упустила…

Почему-то интуиция на этот раз подвела Ладу Ильину.

— Когда кажется, креститься надо, — сказала она сердито. — Утебя просто нервное расстройство.

И ушла.

В холле у Александры развязался ботинок.

Она нагнулась, чтобы зашнуровать его, а когда выпрямилась,прямо на нее шла Вика Терехина в голубой норковой шубе и высоких, добезупречных бедер, сапогах.

— Я что тебе сказала, дрянь паршивая? — подойдя вплотную,ласково спросила Вика. Александра даже попятилась от нее: не хватало толькопубличного скандала в переполненном вечернем останкинском холле.

— Ты что, не поняла? — наступала на нее Вика. — Мнеповторить? Я по два раза не повторяю! Что тебе тут надо? Что ты здесь делаешь?Тебя однажды выставили отсюда, еще хочется? Так я мигом организую!

Александра молчала. У нее пересохло во рту и сдавило горло.

— Здесь тебе не место! — Вика говорила спокойно, дажевесело. — Здесь не место шлюхам, не умеющим держать себя в руках. Забудь протелевидение, дура, иди где-нибудь полы помой, в каком-нибудь вокзальномсортире! Там твое настоящее место. Поняла? Еще раз увижу — вышвырну из здания кчерту!

Она обошла Александру, как неодушевленный предмет, и,обернувшись, добавила, как будто забила последний гвоздь в гроб АлександрыПотаповой:

— Сучка!

Александра выскочила на улицу, перебежала дорогу, добраласьдо Ладиной машины и только тут позволила себе заплакать.

Филипп разговаривал по телефону, а Александра без звукасмотрела кассету с одной из программ Вешнепольского. В архиве ей дали десяткадва обычных, непрофессиональных кассет, которые можно было смотреть на домашнемвидеомагнитофоне. Это ее очень обрадовало, потому что какое-то время не нужнобыло ездить в «Останкино», а следовательно, отпадала опасность встретиться сВикой.

Конечно, она придумала тридцать три достойных ответа,которыми при случае могла бы сразить Вику наповал, но отлично знала, чтоникогда ими не воспользуется. Слаба и труслива была Александра Потапова.Однажды, на экзамене по химии, она упала в обморок, и бабушка потом сказала,что она ведет себя «недостойно».

Филипп разговаривал по-французски. Александра не понимала нислова и не понимала даже, о чем можно разговаривать так подолгу. В последнеевремя у него появилась такая манера: приезжая домой, он ужинал, садился надиван со своей щегольской мобильной трубкой и говорил, говорил… Александрестрашно было представить, сколько денег у него уходит на эти разговоры.

Может, у него во Франции любимая, которая ждет не дождетсяего приезда? Спросить бы, но как-то неловко…

Он уезжал из дома довольно рано, около девяти, и приезжал вдесять вечера. Чем он занимается целый день, Александра не представляла.

Ну какие особые занятия могут быть у иностранного журналистав чужой столице?

Присутствовать на каких-нибудь встречах, брать интервью,скучать на популярных театральных постановках и толкаться в толпе возлеЦарь-пушки. Что еще?

Но этой программы явно маловато на двенадцать часов, да ещекаждый день. Он не писал заметок, его лэп-топ большую часть времени простаивалзакрытый. Что-то он на нем, конечно, делал, но к скорбному писательскому трудуэто, совершенно очевидно, отношения не имело.

Раз в неделю он привозил продукты, и все время набаснословные, по меркам Александры, суммы. По субботам уезжал на полдня, авечером писал на компьютере какие-то факсы. По воскресеньям опять уезжал,только это называлось «в тренажерный зал», потом смотрел телевизор илиприглашал Александру в театр. Когда она отказывалась, а она всегдаотказывалась, не смея согласиться, хотя иногда ей очень хотелось бы куда-нибудьпойти, он уходил один и на своем не настаивал.

Это была очень странная, но очень спокойная жизнь. Как разто, что Александру полностью устраивало.

С ее французским мужем было уютно и… предсказуемо. Онавсегда знала, во сколько он приедет и что будет делать. Он по-прежнему горячоблагодарил ее за ужин, и никакого подвоха в этих благодарностях она не моглавыискать. Занимаясь своими делами, он почти не обращал на нее внимания, нооднажды починил древний утюг, который Александра умудрилась уронить сгладильной доски, налетев на нее по дороге в ванную.

Она боялась нарушить хлипкое равновесие, гарантировавшее ейв данный момент относительную безопасность. И еда, которую он привозил, тожебыла очень кстати: в последнее время у Александры совсем не стало денег. Статьиона забросила, занявшись фильмом, а деньги за него обещали выплатить только кНовому году. Не на что было даже починить ботинки. Ноги в них сразу же противносырели, а о том, чтобы попросить у Филиппа денег на новые или хотя бы напочинку, не могло быть и речи.

Филипп попрощался традиционным «о'ревуар», котороеАлександра уже научилась различать, швырнул телефон в угол дивана, потянулся ипотер красное уставшее ухо.

— Врубай звук, — велел он Александре. — Так же неудобно.

Изумленная, она повернулась к нему и спросила:

— Где ты взял это слово?

— Какое? — не понял он.

— Ну… «врубай»…

Он хмыкнул:

— Когда-то на одной вечеринке московская журналистка что-тоговорила мне про мой слишком правильный русский язык и неформальную лексику. Непомнишь?

— Нет, — соврала Александра.

— Я услышал это слово за бизнес-ленчем. Рядом кто-то сказал:«Врубай телефон, позвонить надо».

Почему-то Александра развеселилась.

— За бизнес-ленчем еще не такое услышишь, — заметила она. —Но всеми этими словами и выражениями нужно уметь пользоваться.

— Еще я выучил слово «братва», «сто пудов» и… как его… А,вот еще: «мимо рыла» и «это совсем не канает», — похвастался Филипп.

Александра захохотала — он так старательно произнес всю этучушь и был так откровенно горд собой, что она не выдержала.

— Я никогда не слышал, как ты смеешься, — сказал Филипп ипосмотрел на нее как-то странно. — Тебе идет…

Она моментально закрыла рот, удивляясь, что так расслабиласьи позабыла об осторожности, которой требовало его присутствие.

Он ничего больше не сказал, тем более что в этот моментгромко затрезвонил телефон.