– Какая рукопись? – Макар Филипыч вмешался в перепалку с неожиданным интересом. В угаре полемики Катя не обратила внимания на его вопрос или сделала вид.

– Вы – секьюрити или просто бейджик понравился?! – она сделала решительный шаг в направлении Корнея, и рослый мужчина почти попятился от стройной, миниатюрной балерины; его ноги остались на месте, а грудь и голова напряженно подались назад, как будто он был футболистом на пружинке в кикере, которого кто-то взял за голову и оттянул назад. Катины зрачки пыхнули фиолетовым, и Женя знал откуда-то, что это от прилива чувств. Испугавшись, что его глаза точно так же светятся сейчас красным, он вжался в стенку и прищурился, подглядывая сквозь зарешеченные ресницами щелочки.

– Твой отец связывался с орком? – Макар Филипыч протянул было наманикюренную руку, чтобы тронуть Катю за плечо, но не решился.

– Когда папа был начальником охраны!.. – гневно наседала Катя и вдруг осеклась, и в Жениной груди засвербело; перед глазами возникла фотография 89-го года, молодые родители в отживающем последние дни своей эпохи старомодном и напыщенном советском фотосалоне; в горле набух комок; такой же душащий комок, должно быть, помешал Кате закончить фразу…

А может, и нет. Катино лицо было опущено, она смотрела не в глаза Корнею, а куда-то в нагрудный карман. От избытка чувств или…? Позволила бы она себе показать сокровенное этому медведю? Нет. Только не Катя. Тогда…

– Что в этой рукописи? – настаивал Принц.

– Не знаю, – ответила Катя рассеянно.

Что там? Куда она смотрит? Что внезапно лишило ее дара речи, что такого могла она вдруг увидеть в обыкновенном бейджике «Начальник службы безопасности»?

Что бы это ни было, Корней и Принц озадаченно переглянулись, и Макар Филипыч сменил гнев на милость, а строгий тон на теплый и доверительный.

– Катенька, ты ведь знаешь, чем это чревато – дружить с нашими врагами. – Принц говорил размеренно и проникновенно, как гипнотизер, но все же как бы спешил переключить Катино внимание, отвлечь ее, и при этом с усилием сдерживал себя в своей спешке, чтобы не выдать волнение. – Конец света сейчас совсем некстати. Послушай, девочка моя. В тебе течет кровь древних эльфийских принцев, пусть и двоюродных. Нас осталось немного, кровных правителей. Теперь, когда твоего отца уже нет с нами… Возможно, когда-нибудь ты займешь мое место.

Незаметно для Кати рука Принца дотянулась до деревянной облицовки по периметру вестибюля и стукнула в нее несколько раз – тьфу-тьфу-тьфу, – а потом еще разок, для закрепления результата. И снова он встретился глазами с Корнеем и взглядом телеграфировал ему то же самое «тьфу-тьфу-тьфу», как бы подмигнув, не подмигивая.

Катя оторвалась, наконец, от бейджика Корнея, повернулась к Макару Филипычу и спросила задумчиво, совершенно пропустив мимо своих изящных ушей ублажительный спич о карьерных перспективах:

– Макар Филипыч, вы что-нибудь о моем отце узнали? Идут поиски?

– Конечно, – кивнул Принц, не задумываясь. – Мы все его любили. И сделаем все, чтобы найти и наказать оркских преступников.

Катя выдержала паузу, пристально изучая глаза Принца, неотрывно, не мигая. Чтобы расслышать следующую фразу, Женя застыл с искаженной вниманием физиономией, прекратил дышать и усилием воли, как ему показалось, сумел раздвинуть слуховые проходы наподобие рупора.

– А почему вы так уверены, что он убит?

Принц нахмурился. Он ответил на Катин взгляд своим внимательным из-под насупленных бровей, выражая одновременно разочарование, предупреждение и начало новых отношений между ними, непростых отношений, выросла девочка, недооценил неблагодарную.

– Твой выход скоро, – резко обрубил он разговор, и как по сигналу в зрительном зале раздались аплодисменты, захлопали откидные сиденья, народ повалил в вестибюль – толстая эльфица, с трудом упакованная во что-то нежно-сиреневое и увешанная бриллиантами, оттягивавшими мочки ушей; мужчина в бархатном пиджаке, разряженные дети, представитель золотой молодежи в модном «Кензо» и с модной подругой без лифчика… Женя дернулся было вниз, но вестибюль первого этажа уже заполнялся зрителями, некоторые из них поднимались к нему в поисках буфета или туалета… Оставалось бежать только выше.

Он юркнул вверх по лестнице, пригнулся и бросил последний взгляд на Катю между резными балясинами перил. Она сразу потерялась в толпе, к Макару Филипычу почтительно обращались самые смелые из светских персон, он отвечал со снисходительной благосклонностью, а Корней пробирался сквозь броуновское движение ценителей прекрасного туда, где только что стоял Женя, командуя что-то в рацию. Он направился вниз, а не вверх, за что ему спасибо, и прошел совсем близко, когда ламинат его бейджика отразил свет всей своей поверхностью, гладкой и равномерной, за исключением одного места, шершавого пятнышка, как от скотча или клея, в форме крохотной, не больше ногтя на детском мизинце, пятилепестковой ромашки.

Темный кабинет, в который попал Женя, спасаясь от разбухавшей толпы, содержал массивный письменный стол и две дополнительные двери, одна из которых вела в роскошный совмещенный санузел с невиданного размера гранитной ванной, но почему-то без единого зеркала. На стене рядом со второй дверью – из нержавеющей стали, раза в полтора выше и шире обычной, и совсем не вписывавшейся в интерьер – был пришпилен утыканный дротиками портрет с нарисованной поверх мишенью. «Федор Афанасьевич», – узнал Женя.

Он потянул за ручку, прорезиненная для герметичности дверь мягко поддалась, и на них с Федором Афанасьевичем дохнуло облачками холода. В такой камере можно было ожидать увидеть мясные туши или полки с консервами на черный день глобального катаклизма. Но никаких полок в холодильнике не было. Вместо них, двумя рядами вдоль стен, здесь складировали людей. Эльфов. Покрытые изморозью истуканы, застывшие в разных позах, кого прислонили к стене, кто-то завалился на соседа, а нескольких положили сверху, кое-как распределив их вес на плечах и головах. Женя не совсем понимал, похолодел ли он изнутри, как это описывают в книгах, или просто слишком уж морозно было в холодильной камере. Он захлопнул дверь, заглушая зловещее урчание. Зачем Макару Филипычу убивать своих?

Он опустился в кожаное кресло во главе стола и забарабанил пальцами. Всплывали произвольные фрагменты нового, но полная картина из них пока не получалась, и не хватало у Жени на это терпения, и некому просветить. Но в письменном столе были ящики, а в ящиках, как правило, находятся важные документы. Или хоть какие-нибудь.

Папки, папки, папки… Несколько факсов… Папка под названием «ООО. Особо опасные орки», и сразу под обложкой – одно-единственное досье: «Степанов Евгений Владимирович, родился…» Мда-а, сильно. Враг номер один с любой стороны списка. «Непосвящен», фотография в глупой шапочке с помпоном, пятилетней давности, видимо, как раз когда Степановы замутили свою небольшую революцию; снималось скрытой камерой в толпе, и Женя вроде бы даже помнил, что это был за день – скончался американский фантаст Роберт Шекли, температура резко упала до минус десяти, и Женя, поддавшись уговорам матери, намотал новый шарф на шею, впервые за ту зиму, и шарф кусался и кололся.