class="p1">Адриенна: И как ты говорила о курсах – о Черных исследованиях, о женских исследованиях, – это не вопрос того, чтобы нам «позволили» иметь собственную историю, литературу или теорию в рамках старой власти. Это про каждую минуту нашей жизни: что мы видим во сне, как встаем, чистим зубы и идем преподавать…

Одри: Есть различия в ситуациях выбора, с которыми сталкиваются Черные и белые женщины в жизни, в частности разница в ловушках, которые нас подстерегают из-за нашего опыта, нашего цвета. Различия не только в некоторых проблемах, с которыми мы сталкиваемся, но и в некоторых приспособлениях и оружии, при помощи которого нас пытаются нейтрализовать.

Адриенна: Я бы хотела, чтобы мы могли поговорить об этом подробнее в отношении нас с тобой, но и в целом тоже. Я думаю, что об этом необходимо говорить и писать – о различиях в вариантах выбора, которые предлагаются нам как Черным и белым женщинам. Есть опасность подхода к этому по принципу «всё или ничего». Я думаю, что всё куда сложнее. Белым женщинам постоянно предлагают выбор или видимость выбора. Но также и реальный выбор, что неоспоримо. Мы не всегда улавливаем разницу между ними.

Одри: Адриенна, у меня в дневниках есть много разговоров, которые я веду с тобой у себя в голове. Я поговорю с тобой и запишу это в дневник, потому что стереотипно или символически эти разговоры происходят в пространстве между Черной и белой женщинами, а не просто между Адриенной и Одри, как будто мы два голоса.

Адриенна: Ты имеешь в виду разговоры у тебя в голове и в дневнике или разговоры, которые мы ведем на этой земле?

Одри: Разговоры, которые существуют в моей голове и которые я записываю в дневник. И этот разговор как раз из таких – про разницу в ловушках. Я так и не забыла нетерпение в твоем голосе, когда по телефону ты сказала: «Когда ты говоришь, что знаешь это интуитивно, – этого недостаточно». Помнишь? Я никогда этого не забуду. Хотя я понимала, что ты имеешь в виду, в то же время я почувствовала полное уничтожение моего модуса, моего способа воспринимать и формулировать.

Адриенна: Да, но это не уничтожение твоего модуса. Потому что мой модус, по-моему, не лишен интуитивности, разве не так? И всю свою жизнь я несу этот крест: мне говорят, что я рациональная, логичная, холодная – а я не холодная, не рациональная и не бездушно-логичная. Но в каком-то смысле, когда я перевожу твой опыт на свой, мне иногда действительно нужна особая точность. Я слишком боюсь, что всё это скатится в такое: «О да, я тебя понимаю». Ты помнишь, этот телефонный разговор был по поводу эссе о феминизме и расизме, которое я писала. Я пыталась сказать тебе: давай не позволим этому превратиться в «ты меня не понимаешь», или «я не могу тебя понять», или «да, конечно, у нас полное взаимопонимание, потому что любим друг дружку». Это чушь. Так что если я прошу документации, то это потому, что я серьезно отношусь к пространствам между нами, которые порождены различиями, расизмом. Бывают моменты, когда я просто не могу по умолчанию считать, что знаю то же, что знаешь ты, пока ты не объяснишь наглядно, что ты имеешь в виду.

Одри: Но я привыкла связывать требование документации с сомнением в моем восприятии, с попыткой обесценить то, что я в этот момент открываю для себя.

Адриенна: Это не так. Помоги мне воспринять то, что воспринимаешь ты. Вот что я пытаюсь сказать.

Одри: Но документация не помогает воспринимать. В лучшем случае она просто анализирует восприятие. В худшем – создает экран, чтобы избегать сосредоточения на главном открытии, чтобы не прослеживать его до самого конца, до того, как оно ощущается. Вот опять – знание и понимание. Они могут работать согласованно, но они не заменяют друг друга. Но я не отвергаю твою потребность в документации.

Адриенна: И на самом деле я чувствую, что ты ее даешь: в стихах – всегда, а с недавних пор в том большом прозаическом тексте, который ты пишешь[113], и в наших разговорах. Сейчас я не чувствую в ней недостатка.

Одри: Не забывай, я библиотекарша. Я стала библиотекаршей, потому что правда верила, что так приобрету инструменты для упорядочивания и анализа информации. Я не могу знать всё на свете, но у меня будут средства, чтобы всё узнать. Но у них ограниченная ценность. Я могу задокументировать для тебя дорогу в Абомей[114], и ты правда не сможешь добраться туда без этой информации. Я уважаю то, что ты говоришь. Но когда ты туда доберешься, только ты можешь знать, зачем ты пришла, что тебе там нужно – ты узнаешь это, пока будешь искать и, может быть, найдешь.

Так что на определенных этапах просьба о документации – это шоры, такая просьба ставит под сомнение мое восприятие. Однажды мне сказали, что я не описала богиню в Африке, женскую связь, которая проходит сквозной линией по всему «Черному единорогу»[115]. Я смеялась. Я поэтесса, а не историкиня. Я поделилась своим знанием, надеюсь. Теперь вы можете его задокументировать, если хотите.

Не знаю, как это у тебя, Адриенна, но мне и так уже достаточно сложно перевести мое восприятие в слова, прикоснуться к этой глубине, вылепить это орудие, и документация в этом деле чаще всего бесполезна. Восприятие предшествует анализу так же, как видения предшествуют действиям или свершениям. Это как добывать стихи…

Это единственное, с чем мне всю жизнь приходилось бороться, – сохранять свое восприятие вещей, а позже учиться одновременно принимать и исправлять, причем перед лицом невероятного сопротивления и жестокого осуждения. И я очень долго подвергала сомнению свое восприятие и свое внутреннее знание, избегала их, спотыкалась о них.

Адриенна: Что ж, я думаю, есть еще один элемент во всем этом между нами. Он точно звучал в том телефонном разговоре, когда я сказала, что ты должна рассказать мне всё от начала и до конца. Я чувствовала сильное сопротивление некоторым твоим представлениям. Они могут быть очень болезненными для меня. Представления о том, что происходит между нами, что происходит между Черными и белыми людьми, между Черными и белыми женщинами. То есть не то чтобы я могла просто принять твое восприятие, не моргнув глазом. Кое-что в нем для меня очень сложно. Но я не хочу отрицать его. Я знаю, что не могу себе этого позволить. Возможно, мне нужно долго и внимательно смотреть, а потом спросить: «Могу