– Я Стэнток!…

Что было делать? Бэнсон рискнул. Привстав, он вполголоса отозвался:

– Эй!

Пересилив слабость и боль, Бэнсон поднялся. Недоскакав ярдов с десяток, Стэнток спрыгнул с седла и подвёл к Бэнсону его собственного вороного коня.

– Давай, Змей. Садись. Ты не ранен?

Бэнсон, не в силах ни ответить, ни кивнуть головой, молча вставил ногу в стремя и влез в седло. Он указал сверху рукой, и Стэнток подал ему вновь обмякшего, придушенного Вайера. Подав, отступил, выхватил тяжёлый и длинный кинжал - и его эфесом с силой ударил себя в лоб. Пошатнувшись, упал на колено, и снова проговорил:

– Давай, Змей… Гони…

Молча, дёрнув узду, Бэнсон пустил коня в рысь, и тут же - в галоп. Ночное поле неслось навстречу ему чёрным провалом, и он молил теперь уже это поле - чтобы нога коня на провалилась в нору сурка или суслика.

Какое-то время он мчался в ночь, как в бездонный чёрный мешок, и, наверное, расшибся бы, если бы сквозь тучи не блеснула Луна. «Вот спасибо!» - воскликнул мысленно Бэнсон, направляя коня к блеснувшей невдалеке водной глади. Но не для того, чтобы напиться, или напоить коня, нет. Просто дорога в Плимут пролегла вдоль реки, и теперь мерцающая в свете луны вода была спасительным ориентиром. Шлёпнув коня ладонью по взмыленной шее, Змей прохрипел:

– Ушли-ушли-ушли, Уголь!

Вот так вдруг конь получил имя. Какое он носил раньше? Бэнсон не знал. Откуда взялось именно это? Размышлять было некогда. Близилось утро, и где-то там, за спиной, невидимая и неслышимая, уже металась погоня.

– Давай, Уголёк, оторви ещё пару миль!

Именно пара миль оставалась до Плимута, - Бэнсон точно вспомнил окрестности.

И Уголёк «оторвал». Казалось - не прошло и минуты, а уже вот она - окраина Плимута. Здесь всадник остановился.

Одной рукой, словно большую куклу, придерживая Вайера, он разрезал на нём верёвки и пустил коня в неспешную рысь. Приблизившись к караульной будке, натянул повод, склонился к выбравшемуся на дорогу, на стук копыт, караульному и медленно, надсаживая раненое горло, проговорил:

– Мальчишку я сшиб конём. Где в городе доктор?

Караульный, увидев кровь и неподвижное тело, разведя руками, пропустил всадника, не спрашивая ни дорожных бумаг, ни платы. По полутёмным, безлюдным улочкам Бэнсон добрался до знакомого двухэтажного дома. В одном окне на верху горел свет. Спрыгнув с седла, Бэнсон снял Вайера, стукнул было в калитку - но она сама отворилась: не заперта. Это должно было бы насторожить, но Бэнсон, переживший за эту ночь слишком много, действовал не задумываясь, машинально. Он пересёк двор и шагнул в дверь. Тут же полумрак маленького вестибюля озарился ярким светом: с ламп, спрятанных в нишах, сорвали плотную драпировку. И только тут Бэнсон почувствовал, что пахнет гарью, и увидел обугленный край стены. И ещё - людей в военной малиновой форме, наставивших на него ружья. За спиной так же звякнул металл. Вышли вперёд два офицера со шпагами.

– Сказали, монахи здесь! - проговорил-промычал Бэнсон. - Врач нужен. Скорее. Сшиб мальчишку конём.

Умирает.

– А ну, - вдруг сказал один из офицеров, - иди отсюда! Езжай к пожарной башне, там спросишь, где живёт доктор.

– Но был приказ! - воскликнул второй офицер. - Задерживать всех, кто бы ни появился!

Офицеры оказались молоденькими, и было видно, что власть они между собой не поделили. Первый из них нашёл случай удачным и, демонстрируя рассудительность и смекалку, покровительственно проговорил:

– Если мальчишка умрёт за воротами - отвечать будет только этот дурак. А если он умрёт здесь - отвечать будем также и мы. - И, махнув шпагой перед самым носом у Бэнсона, закончил: - Проваливай!

– Доктора, доктора! - бормотал Бэнсон, бегом пересекая двор в обратном направлении и взбираясь в седло.

Заметив, что один солдат, выйдя из ворот, наблюдает за ним, он стал вертеть головой в разные стороны, как бы отыскивая пожарную башню, - и волнение у него вышло вполне убедительно, так как он, вздрагивая от боли в шее, был вынужден поворачивать голову вместе со всем телом.

Но ни к какой пожарной башне Бэнсон не поехал, а, свернув в переулок, стал лихорадочно рассуждать. Было ясно, что приют Серых братьев разгромлен. И ещё было ясно, что такой умный человек, как Сова, должен предвидеть возвращение в Плимут Бэнсона или кого-то ещё. Где, у кого он тогда оставил бы весточку? Кого из жителей города знают и Бэнсон, и принц Сова? Похоже, нет такого человека…

Есть такой человек!

Через четверть часа Бэнсон громко постучал в ворота скупщика краденного, того самого, у которого обнаружил унесённый Люгрскими оборотнями арбалет. Когда ворота открыли, Бэнсон от души похвалил себя за догадливость: за воротами стоял старый знакомый - кланяющийся, с исполненным доброжелательности лицом сам скупщик краденного, а рядом - приподнявший шляпу, улыбающийся принц Сова.

Ещё через четверть часа кипела вода в котелке, какие-то люди торопливо накрывали на стол, кто-то, привязав к креслу пока не пришедшего в себя Вайера, осматривал его повреждённую руку. Бэнсон с перевязанным горлом сидел за столом. Он жестом попросил перо и бумагу и стал торопливо выписывать поблёскивающие влажными чернилами строки:

«Альба погиб. Люпуса и всю его гвардию он взорвал. Я случайно познакомился с человеком по прозвищу Дюк. И его друзьями. По прозвищу Монтгомери, Жирондон, Воглер… Был у Дюка телохранителем. Вайер появился случайно. Пришлось оглушить его и бежать. Кого не знаю я - назовёт он».

Сова, прочитав письмо, молчал. Сидел, уставившись в пол невидящим взглядом. Со сгорбленными плечами, с почти уткнувшимся в грудь крючковатым носом он был действительно похож на сову.

Затем он медленно поднял голову и негромко сказал:

– Значит, Альба погиб. А я и без того перестал надеяться хоть на какой-либо, пусть самый малый успех.

Сова сделал глубокий медленный вздох и, - Бэнсон непроизвольно вздрогнул, - улыбнулся вдруг странной улыбкой: одновременно и горестной, и зловещей.

– Они подняли против нас государство. Армию. Почти сорок лет был в том доме Серый приют…

– Что произошло? - одними губами прошептал Бэнсон, грея руки на боках чашки с горячим чаем.

– Моя вина. Нужно было уводить из дома всех пилигримов ещё тогда, когда я перехватил первого наёмника, японца. Мне сообщили о нём надёжные люди. Я увёз японца обратно к нанявшему его и втащил в окно, в его спальню. Надеялся, очень надеялся, что это озадачит и испугает заказчика. И у меня будет ещё немного времени для того, чтобы подготовить пути отхода и новый кров для монахов. Однако, вышло всё скверно. И самое гадкое произошло совсем недавно. Ночью, в грозу.

Дом в Плимуте, в который когда-то привёз Бэнсона мастер Альба, уже сорок лет числился в собственности малоизвестного отдалённого монастыря. Место, огороженное вокруг него высоким забором, все эти годы было спокойным и тихим. Изредка менялись в нём молчаливые, склоняющие лица монахи. Магистратские сборы уплачивались аккуратно. Свет в окнах по вечерам гас очень рано. Аромат конюшни никогда не распространялся дальше забора. Весьма неприметный был дом. Два этажа; высокие, узкие, напоминающие стрельницы окна со ставнями. Деревянная, почерневшая от времени обшивка стен. Такая же чёрная, из деревянных плах кровля крыши - на два ската. Высокая печная труба. И ни одного деревца рядом - ни возле стен, ни возле забора.