проблемы перевода разнообразного и заколдованного мира на универсальный, расколдованный язык социологии?

Поучительной здесь для меня оказалась дискуссия о политике перевода между Висенте Рафаэлем и Гаятри Спивак[243]. Мы знаем, что с учетом множественности богов перевод с божественного времени во время секулярного труда может происходить различными путями. Но какова бы ни была природа такого пути, этот перевод (заимствуя мысль из диалога Спивак и Рафаэля) должен сохранять толику «сверхъестественного». Двусмысленность должна сопровождать перевод труда поклоняющихся машинам рабочих на джутовой фабрике в универсальную категорию «труд»: он должен быть достаточно сходен с секулярной категорией «труд», чтобы перевод имел смысл. Но присутствие богов и духов, равно как и их множественность, должно делать труд индийских рабочих «достаточно непохожим, чтобы шокировать»[244]. В каждом переводе остается что-то от «скандала» – что-то шокирующее, – и только тесная связь с обоими языками позволяет нам оценить степень этой скандальности.

Это свойство перевода – то, что мы лучше осознаём скандальные аспекты, только если мы близко знаем оба языка, – отлично описано Майклом Гелвеном:

Если англоговорящий студент… приступает к изучению немецкого, то сначала он находит в разговорнике или словаре несколько простейших немецких слов. В этот момент, однако, немецкие слова еще не являются, в сущности, немецкими. Они не более чем звуки, замещающие английские значения. Они являются, в самом прямом смысле, английскими словами. Это означает, что они приобретают свое контекстуальное значение из… совокупности смыслов английского языка. <…> Если начинающий изучать немецкий возьмет экземпляр книги Шопенгауэра и задастся вопросом, что означает в заглавии слово Vorstellung[245], то ему наверняка придется обратиться к словарю, и там он найдет, в числе прочего, значение «размещение впереди». И хотя ему может показать странным заглавие книги «Мир как воля и размещение впереди», тем не менее у него уже будет какое-то представление о смысле этой замечательной работы. Но если новичок глубже погрузится в язык и познакомится с несколькими вариантами перевода слова Vorstellung, а потом начнет употреблять его сам… то, возможно, он, к своему собственному удивлению, осознает, что, хотя он и знает теперь значение этого термина, он не может перевести немецкий термин обратно на свой собственный язык – и это будет явным указанием на то, что слово более не отсылает к английскому смыслу, как это было при первой встрече с этим словом.[246]

Зачастую, по крайней мере, в работах по Южной Азии, марксистские или светские ученые, переводящие божественные сущности, оказываются на месте этого студента, который хорошо знает только один из двух языков, с которыми ему приходится работать. Тем насущнее необходимость читать наши секулярные универсалии таким образом, чтобы они оставались открыты к своей собственной конечности, чтобы скандальные аспекты наших неизбежных переводов не заглушались, а резонировали в текстах наших исследований проблем субалтернов. Само признание существования этого «скандала» в самом формировании наших социологических категорий станет первым шагом на пути к работе с универсалистскими и глобальными архивами капитала. Таким образом мы сможем «вырвать из однородного течения истории» времена, создающие трещины в самой структуре этой однородности[247].

Труд как история различения в переводе на капиталистический язык

В заключительном разделе главы, читая Маркса с помощью понятия «следа», позаимствованного у Деррида, я постараюсь показать, как мы можем сохранить открытость наших категорий в процессе перевода. Ведь именно в переводе из многообразного прошлого субалтерных классов производится то, что несомненно является универсальной историей труда при капиталистическом способе производства[248].

Оглядываясь на свою собственную работу, посвященную истории индийского «рабочего класса», выполненную несколько лет назад, я вижу, что мне удалось продумать проблему только наполовину. Я описал историю, нарратив(ы) которой создал несколько точек напряжения с телеологиями «капитала». В своем исследовании рабочих на джутовых фабриках в колониальной Бенгалии я старался показать, как производственные отношения на таких фабриках структурировались как бы изнутри через целую цепь отношений, которые можно было назвать только докапиталистическими. Наступление эпохи капитала и товара очевидно не привело к появлению политики равноправия, которое Маркс считал внутренней сущностью этих категорий. В частности, я имею в виду принципиальное разграничение между «конкретным» и «абстрактным» трудом, которое Маркс вводит, объясняя производство товара и товарную форму. Эти различия отсылают к тому, что мы сегодня называем вопрос политики различия. Для Маркса вопрос стоял так: если люди индивидуально различаются по своей трудоспособности, то как капиталу создать в этом поле различий абстрактную, единообразную меру труда, которая сделала бы возможным всеобщее производство товаров?

Вот как я тогда понимал различие между конкретным и абстрактным трудом (этим пониманием я обязан Мишелю Анри и И. И. Рубину)[249]:

Маркс помещает вопрос субъектности в самую сердцевину категории «капитал», потому что конфликт между «конкретным трудом» и «абстрактным трудом» является одним из ее центральных противоречий. «Конкретный труд» отсылает к рабочей силе фактического индивида, рабочей силе, «которая существует в личности рабочего»[250], – то есть в том виде, как он существует в «непосредственной исключающей единичности»[251] индивида. Подобно тому, как различаются личности, рабочая сила одного индивида отличается от другого. «Конкретный труд» отсылает к сущностной гетерогенности индивидуальных способностей. «Абстрактный», или всеобщий, труд, в свою очередь, отсылает к идее единообразного, гомогенного труда, который капитализм навязывает гетерогенности понятия «всеобщий труд», лежащий в основе «меновой стоимости». Именно это делает труд измеряемым, а всеобщий товарный обмен – возможным. Это выражается… в капиталистической дисциплине, единственной целью которой является сделать конкретный труд индивида – гетерогенный по своей природе – «единообразным и гомогенным» благодаря надзору и технологиям, применяемым в ходе рабочего процесса. <…> С политической точки зрения… понятие «абстрактного труда» – это расширение буржуазного понятия «равных прав» «абстрактных индивидов», политическая жизнь которых отражена в практике и идеалах «гражданства». Политика «равных прав», таким образом, – это именно та «политика», которую можно увидеть в категории «капитал»[252].

Сегодня мне кажется, что в категории товара у Маркса заложена открытость различию, которую я недостаточно полно раскрыл в своем изложении. Мое прочтение термина «докапиталистический», несмотря на все мои усилия, осталось безнадежно историцистским, а моему нарративу не удалось избежать (ложного) вопроса – «Почему индийскому рабочему классу не удается поддерживать на протяжении длительного времени классовое сознание?» Метапроблема «неудачи» произрастает из хорошо известной марксистской традиции определять рабочий класс как транскультурный субъект. Из вышеприведенной цитаты также очевидно, что в моем прочтении понятия «индивид» и «личность» фигурируют как непроблематичные данности, а слово «конкретный» (в словосочетании «конкретный труд») как нечто исконно природное (и, следовательно, не социальное).

Более критической ошибкой была моя неспособность увидеть