XXIII

В кабинете Белова шло совещание, когда неожиданно вошел начальник угрозыска министерства подполковник Барабанов. Белов вскочил первым, вытянулся по-военному. Его примеру последовали присутствующие.

— Здравствуйте, товарищи, — ответил подполковник и сразу же спросил у Белова: — Вы уже кончили, товарищ капитан?

— Да, почти, — ответил Белов.

— Мне надо с вами поговорить.

Капитан кивнул головой и сказал присутствующим:

— На этом закончим, товарищи.

Кабинет быстро опустел. Барабанов сел в кресло у стола, закурил трубку.

— Слушаю вас, Василий Харитонович, — сказал капитан, присаживаясь в кресло напротив.

— Вот какое дело, Арсентий Сергеевич: велосипед, брошенный хулиганами, принадлежит сыну Варламова.

Белов, поразившись сообщению, крякнул, поежился. Барабанов продолжил:

— Следствие по делу Бушмакина, таким образом, надо начинать сызнова да ладом.

Белов, пытаясь понять ход мыслей подполковника, не торопился высказываться. Ему все более становилось ясным, почему Варламов затягивал дело, бросался в сторону по другим следам, занимался второстепенными случаями, наводил тень на плетень. Чтобы подполковник не счел поспешным его решение, спросил не сразу:

— Что же, Варламова придется отстранить от ведения следствия, коль сын его...

Барабанов пыхнул дымом, уклончиво ответил:

— Возможно.

— Так, значит, он не зря... Сердце мое, Василий Харитонович, чуяло неладное, не зря я к вам с жалобой приходил. На пенсию ему теперь выскочить самое подходящее, лучшего не придумаешь.

— Он отказался уходить на пенсию, — вставил Барабанов. — Заявил, что не уйдет до тех пор, пока не доведет до конца дела Бушмакина и Ермаковой.

— Вот! — возрадовался Белов, поняв, что может обвинить Варламова в другом. — Понятно теперь. Все ясно. Он хочет спасти сына. Будет тянуть, запутывать расследование, завалит главное второстепенным, спрячет следы сына, а затем...

Барабанов, глядя на Белова с легкой усмешкой, жестом остановил его:

— Варламов сейчас находится у министра: он сам доложил о случайном обнаружении следов причастности своего сына к преступлению.

Капитан был сражен вторично. Родившаяся мгновение назад ясная и крепкая уверенность, что он может обвинять Варламова в затягивании дела, — исчезла. Белов почувствовал, что он не понимает не только Варламова, но и сидящего напротив Барабанова. Чего же хочет подполковник? Друг он Белову или не друг? Тогда зачем пришел прямо в райотделение, выложил свежие новости? Правда, выложил не сразу, заставил Белова раскрыться, поставил в положение дурака и завистника. Капитан решил больше не высказывать своих соображений. А то, чего доброго, плюхнешься в лужу на глазах начальства.

Пауза затянулась. Барабанов докурил трубку, выбил пепел в гулкую пластмассовую пепельницу.

— Вот так. Кроме министра, меня и тебя, капитан Белов, никто четвертый пока не знает о том, что доложил Варламов. И не должен знать.

— Понятно, — сдавленно выдохнул Белов и опять смолк, ожидая новых слов подполковника.

Барабанов не заставил долго ждать — сообщил то главное, ради чего решил посетить отделение.

— Я пришел ознакомиться с материалами следствия по делам Бушмакина и Ермаковой. На месте ли Морозов?

— Да. Я его сейчас вызову.

— Не надо. Я сам пройду к нему, — и, больше не сказав ничего, подполковник вышел, жестом давая понять капитану, что он может остаться у себя.

И Белов остался. Сидел на месте пришибленный, не зная, что делать, кого вызвать, какое отдать распоряжение. Все смешалось, запуталось. Чего только не случается в жизни, какие только дела не творятся на белом свете. Просидишь до дыр трое штанов, подшитых кожей, а не придумаешь того, что подбросит запросто жизнь.

А Варламов-то, Варламов! Как его понимать? А вдруг... Нет, нет, не попасть бы снова впросак. Но все-таки: не пошел ли он к министру после того, как понял, что не удастся скрыть очевидное, не спасти сына? Хитрый ход! Именно так он и мог поступить. Пыхтел, пыхтел над делом Бушмакина, заранее зная, где лежит начало его. Велосипед, надо думать, он признал в первый же осмотр. Как не признать! Велосипед сына. Впрочем, велосипеды похожи друг на друга. Но дома-то пропажа машины не могла не обнаружиться тотчас. Опять же: сын Варламова, кажется, вот уже больше года работает после техникума в другом городе. Да, да, капитан помнит, майор говорил об этом. Ага! Сын приехал в Ижевск в отпуск. И докатился! Яблоко недалеко падает от яблони... Стоп! Кажется, тут Белов опять хватил лишку. Варламов все-таки человек заслуженный, дрался на фронте, ранен, награжден четырежды боевыми орденами. Нет, не сразу поймешь человека. А Барабанов каков! На слове поймал Белова. Нет чтобы сразу обо всем рассказать, дать полную картину — тянул, тянул, чего-то выжидал.

Век живи и век учись. Чему учиться? Прежде всего, выходит, скрытности. Вот и в этом деле — надо быть себе на уме. А вдруг министр наложит лапу: замять, забыть! Министр уважает Варламова... Эх, человеку бы не одну голову, а две.

Раздумья капитана прервал лейтенант Пушин. Капитан не успел даже прийти в себя, как тот оказался у стола.

— Что у вас, лейтенант? — неожиданно мягко спросил капитан. Привыкший к должностной суровости начальника, Пушин приятно удивился его вежливости, чуть ослабил стойку «смирно».

— Есть новости, товарищ капитан.

— Да вы садитесь, садитесь, Афанасий...

Капитан не знал отчества Пушина, а лейтенант не догадался подсказать, ибо по молодости лет не привык еще к величанию. Белов досадливо покрутил головой, загнав палец за ворот кителя, прокашлялся.

— Закрутишься тут, забудешь свое отчество, не только своих подчиненных.

— Да, — пришел на выручку начальнику лейтенант. — Действительно, положение у нас, можно сказать, незавидное, но ниточки кое-какие в наших руках.

— Именно — ниточки, — взорвался капитан, но тут же взял себя в руки, заговорил сдержанно, заинтересованно: — Докладывайте о новостях. Да вы садитесь, садитесь.

Пушин присел в кресло, где только что сидел подполковник. Белов сложил руки на груди крест-накрест, приготовился слушать. Он был спокоен, совсем спокоен.

— Товарищ капитан, помните ли вы по вытрезвителю Олега Казакова, молодого плотника?

Белов не помнил, но кивнул согласно.

— Он при задержании сопротивлялся дружинникам, его следовало бы посадить на пятнадцать суток. Но утром в милицию пришел сам прораб, жаловался, что срывается план, просил освободить, администрация, мол, примет решительные меры. Казакова освободили. И странно: именно тот же прораб сразу уволил Казакова с работы по собственному желанию, отпустил на все четыре стороны.

— Как отпустил? — с усилием выражая заинтересованность, воскликнул