Я не общалась с Аароном Хэмптоном около восьми лет. Однако он, словно неотвязный ночной кошмар, вернулся. Я даже не упоминала его имени в статье. Логан заявил, что мои доводы не имеют значения. Что я хотела уничтожить Аарона. Что при желании любой поймет, о ком именно я написала. Логан возмущался, словно я сделала что-то ужасное. Словно мертвая девушка с лицом, увековеченным на черно-белой фотографии, не взывала ко мне о возмездии. Словно не требовал того же голос в моей собственной голове.

– Я понятия не имела, – оправдывалась я, стоя перед столом Логана.

Ложь порождает ложь, а я и так увязла в ней по уши.

– Чушь собачья! – Он был свекольно-красного цвета, воплощение плохо сдерживаемого гнева. – В каком году ты окончила колледж?

Я не ответила.

– Ты знала профессора, Лия?

Я решила – пусть мое молчание говорит само за себя. Если Логан услышит, что я не только знала профессора, но и жила с ним одно время, будет куда хуже.

– Это серьезный конфликт, – изрек шеф.

Самое большое преуменьшение за весь разговор. Оно-то и стало последним гвоздем в крышке моего гроба.

– В статье все правда! – огрызнулась я.

И запоздало поняла – не стоило занимать оборонительную позицию. Вот где я просчиталась. Из моих оправданий Логан понял, что мне есть за что оправдываться.

Он посмотрел на меня в упор и, когда я не опустила глаз, побарабанил пальцами по столу.

– Сдай нам источник.

Мой ответ, похоже, был известен заранее. Видимо, Ной успел поговорить с шефом.

– Не могу, – произнесла я.

Он не шевельнулся. Не покачал головой. Не повысил голоса. Завершил все спокойно и быстро.

– Увольняйся. Увольняйся, собирай вещи и уходи сейчас же. И моли бога, чтобы эта история обошлась без последствий.

Я кивнула, попятилась из кабинета. Сердце бешено застучало. Душу охватило жуткое волнение, охватило и пропало. Однако я успела его ощутить – и понять, чту именно его вызвало. Правда, которая открылась благодаря мне. Она всплыла на поверхность, как пузырьки в кипящей воде, потому что я зажгла печь и бросила в нее дрова.

В этот раз мне не удалось избежать обязательного телефонного разговора с домом. Мама звонила каждое воскресенье в десять утра – исправно, как верующий ходит в церковь. У сестры звонок раздавался воскресным вечером, по окончании рабочего дня. В прошлое Рождество, которое мы провели вместе, я спросила у Ребекки, контролирует ли мама еженедельными звонками и ее, и с облегчением услышала утвердительный ответ. В такие минуты я чувствовала особую близость с сестрой, ведь в остальном у нас оставалось мало общего.

Ребекка со смехом заявила, что предпочла бы звонки по утрам, как у меня, – мол, выполнила свой долг, и дальше целый день свободна, – но я ей позавидовала. Я-то потом все воскресенье прокручивала в голове состоявшуюся телефонную беседу и размышляла над своими грехами.

В прошлые выходные я увильнула от разговора с мамой – сказала, что мне нужно подогнать учебу на преподавательских курсах. Однако если бы мама услышала подобную отговорку второй раз подряд, то забеспокоилась бы (я запустила занятия? правильно ли я распределяю время и приоритеты?). Самое смешное – в эти выходные мне и правда нужно было подогнать учебу.

Я ответила после первого же звонка – лучше покончить с разговором поскорее, прыгнуть грудью на амбразуру.

– Привет, мам.

– Доброе утро, Лия. Как продвигается обучение молодого поколения?

– Хорошо. Работы много. Скоро экзамены, я проверяю уйму заданий, выставляю оценки.

Я начала мыть кухню и протирать безделушки Эмми. Я давно поняла: беседуя с мамой по телефону, лучше одновременно делать что-нибудь еще – чтобы давать выход нервной энергии. Со времени моего отъезда из Бостона я постоянно вынуждена была что-то доказывать маме.

– Ребекка тоже очень загружена, – сообщила она. – То ли в аспирантуру поступает, то ли в какую-то научную программу, а число соискателей огромное… Подробностей не знаю. Может, ты в курсе?

– Нет, не в курсе.

Что бы ни утверждала мама, она прекрасно знала, чем именно занята ее старшая дочь. Мне просто завуалированно напоминали, чтобы я не отставала от сестры, – мама упрямо питала подобные надежды, хотя мы с Ребеккой никогда не соперничали. Давным-давно наша мать решила: конкуренция – залог успеха. Мы с Ребеккой не поддержали этой идеи – взяли да и разошлись как в море корабли, причем настолько далеко друг от друга, что нас никак нельзя было поместить в одно конкурентное поле.

По мере взросления я начала понимать, почему мама так на нас давит. Она осталась с двумя дочерьми: отец ушел, когда одной было пять, а другой восемь лет. Он создал новую семью, знакомство с которой меня не интересовало. Вторая попытка, повторный дубль. Мама получала вполне приличные алименты, чеки поступали вплоть до моего восемнадцатилетия.

Растила мама нас в одиночку. После ухода отца она заставила себя пойти в колледж медицинских сестер и позаботилась о том, чтобы мы стали самостоятельными и независимыми. Чтобы никто не смог выбить почву у нас из-под ног, как это произошло с ней самой. Я плохо помню то время – лишь соседку, которая часто за нами присматривала, – но вот Ребекка, наверное, сохранила больше воспоминаний. Не потому ли она чуть целеустремленней, чуть мужественней, чуть выносливей меня? Возможно, сестра знала, какой была наша мать раньше, и бежала от этого? Возможно, помнила дни, недели или даже месяцы – пока мама не взяла себя в руки и не устремилась вперед?

Ребекка сумела стать независимой. Оправдала все мамины надежды: окончила медицинский университет, с отличием прошла интернатуру, обеспечила себе надежный кусок хлеба. Если жизнь делала неожиданный поворот, у Ребекки обязательно имелся запасной план. Ее никогда не предавал парень, никогда не стучал на нее шефу. Она никогда не жила милостями окружающих – на выдвижном диване, в полуподвальной квартире, с оголенными нервами.

По словам мамы, Ребекка являлась человеком практичным. Способным решительно взяться за любое дело и все уладить. В трудные времена Ребекка была незаменима.

Я же, наоборот, имела склонность к глубоким чувствам и слишком полагалась на других. Притягивала неприятности, они бурлили и разрастались, пока не накрывали меня с головой. Я бросалась в работу, в историю, в отношения – без оглядки, без всякого запасного плана, и каждый раз удивлялась, когда меня сбивало с ног, и цеплялась потом за что угодно. Возможно, я была ходячим оскорблением знаменитому маминому феминизму?

Однако, когда я окончила колледж с дипломом журналиста, мама выглядела не менее счастливой, чем на выпуске Ребекки.

– Молодец, – похвалила мама. – Ты сумела обратить свои слабые стороны в сильные.

Полагаю, речь шла о моей «нездоровой тяге к ужасному», как выражалась мама. При этих словах она неизменно морщила нос. У меня были не самые приятные увлечения: я читала жестокие триллеры, смотрела документальные фильмы на криминальную тему, пролистывала некрологи – разгадывала любые загадки. А потом я обратила эти «ужасы» в нечто стоящее, выстроила вокруг них жизнь. Подслушанные несколько лет назад слова грели меня изнутри: «Ребекка помогает тем, кого можно спасти, а Лия говорит от имени тех, кого спасти нельзя». Мы по-прежнему были двумя сторонами одной монеты, парой, целым…