Гитлер говорил с пафосом, и переводчик едва успевал за ним.

— Но раз Франция и Англия решили воевать — они войну получат. Благодаря дружбе с вами, с Россией, мы можем позволить себе их наказать. При этом я еще раз заявляю: я готов подписать мир и уйти из Польши на указанных мной условиях!

Голубые глаза светились как будто абсолютной искренностью.

— Господын Гитлер… Могу ли я задать Вам эще одын… откровэнный вопрос? — начал Сталин и посмотрел на переводчика. (Сталин знал немецкий язык, учил его даже в ссылках, но знал не настолько, чтобы мог свободно объясняться, как Ленин, Крупская, Троцкий, Зиновьев, Бухарин; у тех язык был считай что родной с детства). Именно из-за Старика и его окружения Сталин продолжал тайно учить язык. Но катастрофически не хватало времени, работа съедала все, и он бросил планомерное овладение немецким так же, как занятия философией с этим путаником Стэном, оказавшимся еще и троцкистом… Хотя изучение «дейч» все-таки время от времени возобновлялось, и сейчас Сталин с удовлетворением отметил, что понимает многое, особенно переводчика, потому что фюрер говорил на баварском, точнее, австрийском диалекте, с которым Гитлер и сам старался справиться, занимался с логопедами — и опять как Сталин, который тоже пытался избавиться от своего «кавказского».

— Одын вопрос, — повторил он.

Гитлер изобразил озадаченное внимание — так играют дилетанты-интеллигенты в плохом театре собственных актерств. И вообще, в этом «фюрере», как заметил для себя Сталин, было многовато позерства. Скрыть «игру», хотя бы во что угодно: внимание, расположенность, любезность, участие, гнев, доброжелательность, убедительность, — может только великий актер, актер от бога и, как правило, не играющий в театрах, но играющий постоянно в жизни. Театры же, хочешь не хочешь, заставляют портиться и великого — он начинает актерствовать, и, похоже, неизлечимо… Гитлер же был актером на публику, и публику невзыскательную. Сталин с удовольствием отметил это. Да… Во время этой почти неожиданной, краткой встречи оба жадно изучали друг друга, наслаждаясь находками и открытиями. И одновременно отвращаясь друг от друга. «Азиат… Хитрец… Мерзавец… Ничего арийского… Но сионистского если есть, то мало… Унтерменш… И как ему удалось влезть на пирамиду? Но жесток беспощадно…» Такие примерно выводы-обобщения делал Гитлер, вглядываясь в Сталина, и примерно так же смотрел на «вождя» немецкий переводчик, чистенький, промытый, холодный, переводивший бесстрастно, как машина, и Сталин замечал для себя: немец переводит исключительно точно. Так знать язык мог лишь родившийся в России или Прибалтике.

— Итак… Вы, господын Гытлер… собыраэтэс… наказат Францию… и… Англыю… Но… почэму… так много войск ви дэржите в Полше, в Чэхословакыи… на граныцэ… с Югославыей… и…в Румынии?

Сталин пошел в лобовую атаку.

Гитлер нахмурился. «Все знает этот азиат… Все… Ах, как работает у них разведка! Надо учиться, а Гиммлеру и Канарису сказать, что они — шляпы! Эта сволочь умеет гораздо лучше использовать свои сети… Надо быть хитрее… Еще хитрее…»

В открытую же он сказал:

— Герр Сталин, войска из Польши я не вывожу потому, что они тут в безопасности от возможных налетов англо-французской авиации. Здесь они на отдыхе, так же как и в Румынии. Я берегу каждого моего солдата. Но в скором времени вы сможете убедиться, что я оставлю в Польше самое малое количество войск, и позвольте мне задать вам встречный вопрос…

— Пожялуйста… — любезно усмехнулся Сталин.

— У меня тоже есть сведения, что на Румынию вы нацелили колоссальную ударную группировку — ударную армию, по силам равную четырем немецким…

«Сволочь… — подумал Сталин. — Знает тоже…»

— Ми думалы… чьто Руминыя нэ сможет смирыться с потэрэй Бэссарабии и окажется в состоянии вооруженного конфликта с нами… И это простая мэра… Прэдосторожьности…

Два хитреца. Один другого коварнее, они думали, что насквозь видят друг друга. Но хитрость каждого была настолько прозрачной, что им не хотелось даже ее опровергать или как-то особо объяснять… К тому же объясненная хитрость уже не хитрость, потому что истинно великий обманщик редко пользуется объяснениями. Хитрость хранят в тайне.

Воцарилось, как писали в старину, некоторое неловкое молчание. Собеседники снова разглядывали друг друга с почти нескрываемым интересом. Немец-переводчик напоминал бесстрастный манекен. Он явно был из ведомства Гейдриха — Гиммлера и никак уже не из ведомства Риббентропа, и Сталину пришла совсем не глупая мысль, что этот немец может быть еще и охранником Гитлера, и даже убийцей. На всякий случай Сталин ощупал карман кителя, где лежал пистолет. А для Гитлера вождь благожелательно-лучезарно улыбнулся и сказал:

— Хочу курыт… но нэ буду… знаю, чьто Вам это… нэпрыятно…

Ледяные глаза Гитлера чуточку оттеплели, и, снова приняв высокопарно актерскую позу, он сказал:

— В знак моего самого высокого доверия к вам, герр Сталин, я могу сообщить вам сведения чрезвычайной важности. Весной, как только позволит обстановка и… погода, мы начнем немедленное наступление на Францию и… разгромим ее в кратчайший срок! За Францией придет черед Англии, если она не подпишет с нами мирный договор. Это я торжественно обещаю вам, как своему другу, и тогда мир будет принадлежать НАМ! — с пафосом закончил он. — Об этом не знает никто, кроме нас и… той «швайн», о которой вы столь мудро заметили… Я хочу еще раз лично заверить вас в самых искренних чувствах моего народа и хотел бы получить заверения в том, что СССР также никогда не нападет на мою страну! Хватит вражды! Мы — две великие державы, и мы сможем диктовать миру свои условия. Ибо вместе мы непобедимы!

Не в этих ли заверениях с глазу на глаз, хотя и с недоверием воспринятых сверхосторожным Сталиным, кроется разгадка той «неосмотрительности» и якобы преступной беспечности Сталина в последние дни перед войной, его «просчеты», о которых столько написано мудрецами историками. Ах, как легко писать историю задним числом! Но не права ли тут английская мудрость, что «Бог не может изменить прошлое, а историки могут»? Не забудем, что перед самой войной Сталин и Гитлер обменялись тремя письмами, из которых сохранилось только одно, где фюрер клянется не нападать на СССР. Допускается, что Сталин знал цену этим клятвам. Сталин вдоль и поперек перечитал «Майн Кампф», для него и Молотова эту книгу перевели сразу же после издания.

После книги Макиавелли, «Писем к Луцилию» Сенеки-младшего, сборника пословиц и поговорок народов Востока «Майн Кампф» была постоянно на столе и в сейфе у Сталина. Была там и еще одна книга, которую Сталин читал постоянно. Она вызвала бы удивление и недоумение у читателя, но о ней придет черед все же рассказать в свое время. Простой же логический расчет Сталина, что нападение Германии на Советский Союз равнозначно гибели Гитлера и его рейха, по справедливости перевешивал любой авантюризм.

И, еще раз повторив свои заверения о невмешательстве Германии в «дела СССР» в Прибалтике и Финляндии, поговорив об усилении поставок зерна, нефти, леса из СССР в обмен на станки, морские суда и один крейсер, Гитлер поднялся, протянул Сталину руку, на сей раз сухую, тщательно вытертую платком. Гитлер знал о своем недостатке — потеющих ладонях, как знал о подобных своих недостатках и Сталин. От него постоянно пахло потом, табаком и затхлым одеколоном. Одеколоном он пытался глушить этот запах, но, по сути, сохранял и усиливал его. Есть такие мужчины с постоянной атмосферой, и женщины такие есть. Сталин был одним из них. Прослойка истинно великих, будь они хоть гении, хоть злодеи, редко бывает большой.