и на этом, конечно, много играл. О его карьере мне доподлинно ничего не известно, только, если память не изменяет, в 1917 году в одной из больших газет, думаю, это было «Новое время», был небольшой портрет поручика Бермондта. Отчего и почему он был там изображен, сказать теперь не могу. Каким образом он в 1919 году летом сделался полковником – и того меньше. Кажется, в июле Бермондт праздновал, и весьма шумно, свой день рождения. Были приглашены корпусный командир князь Ливен и я. Вместо князя поехал его заместитель полковник Беккер. Подъехав к штабу дивизии, на ступеньках крыльца мы были встречены начальником дивизии, причем последний порывался меня обнять, приветствуя как своего старого сослуживца по Нижегородскому драгунскому полку. Я должен был его разочаровать, так как всю войну проделал гвардейским стрелком. Он, возможно, спутал меня с одним из моих родственников, тоже Николаем Будбергом. Но самое интересное, даже сценически забавное, произошло на самом торжестве. Я сидел за одним столиком с георгиевским кавалером генералом Альтфатером74. Генерал граф фон дер Гольц, здесь же присутствовавший и сидевший по правую руку от Бермондта, поднял свой бокал и предложил выпить за здоровье «Его Светлости князя Авалова». Еще несколько лет спустя я видел в немецком журнале «Ди вохе» снимок графа фон дер Гольца вместе с Бермондтом верхом, причем тут последний был уже генералом.

Последний раз я видел Бермондта за несколько дней до нашего отъезда из Митавы. Он пришел к нам в штаб пообедать, а заодно завербовать одного-другого к себе. В это время уже был получен приказ генерала Юденича о переброске всего корпуса на Нарвский фронт. Было ли это целесообразно или нет – вопрос другой, но князь Айвен, как истый офицер, знающий дисциплину, приказал собираться. Бермондт и полковник Вырголич, к которому я по этому делу заходил лично, отказались ехать, и корпус распался. Переброшена была только Ливенская дивизия, получившая в Северо-Западной армии наименование 5-й Ливенской дивизии.

До нашего отъезда князь собрал весь штаб, объявил еще раз приказ генерала Юденича и в кратких словах разъяснил положение корпуса, причем напомнил его добровольческий статут в целом и касательно каждого офицера в отдельности, предоставив выбор ехать или оставаться. Произошел краткий обмен мнениями, причем я лично сказал, что наша прямая обязанность не только перед Великой Россией, которой мы, несмотря на все что было, продолжаем служить, но и перед нашим начальником, светлейшим князем, пролившим свою кровь за родину и за нас всех, не оставлять его и следовать за ним, куда будет приказано. А главное – мы солдаты и нам не рассуждать и выбирать, что лучше, а исполнять приказ. Большинство согласилось со мною без каких-либо возражений.

Следующие дни прошли в сборах, и вскоре дивизия князя, с ней и штаб, были морским путем из Риги переброшены в Нарву. Князь проехал туда же.

В Нарве штаб корпуса снова собрался. Помещен он был в доме Бека, недалеко от понтонного моста. Дом этот принадлежал родственникам нашего военного чиновника Максимилиана Бека, упомянутого выше. Просуществовав короткое время, штаб был, за ненадобностью, расформирован, и его офицеры получили новые назначения в других частях Северо-Западной армии. Я лично попал в штаб 2-й стрелковой дивизии генерала Ярославцева, где начальником штаба застал, как уже упомянуто было, полковника Прокоповича. В Митаве осталось очень немного из бывших офицеров штаба корпуса, главным образом по семейным причинам.

Г. Галактионов75

Первое движение из Риги на Венден76

1 июня наша средняя колонна в составе пехотной роты (отряда князя Айвена) и немецких (ландесвер) частей: пулеметной роты и одного орудия под общей командой ротмистра фон Иене двинулась в 6 часов утра из Иегеля по Псковскому шоссе. Мы шли на Боловск, попутно очищая полосу движения от большевиков.

К ночи 1 июня отряд прибыл в Зегевольд, а утром 2-го тронулся далее и того же дня остановился в Рамоцком. Небольшие и частые партии большевиков, рассеявшихся от беспорядочного отступления по лесам, добровольно выходили к нам навстречу, и мы их почти не задерживали, а только обыскивали. Как большинство Красной армии, это были люди насильно мобилизованные, местные и вовсе не сочувствовавшие большевизму, элемент неопасный.

3 июня рано утром отряд выступил из Рамоцкого, но, пройдя версты 4–5, колонна остановилась у корчмы «Мелтур».

Среди нас пошли какие-то смутные слухи, что эстонцы не хотят нас пускать дальше. Время подходило к полудню, а мы все еще стояли на месте и никуда не трогались.

Ротмистр фон Иене уехал обратно в Рамоцкое для переговоров по телефону с майором Флетчером.

Послышалась команда:

– Командиры русской роты, вперед!

Подходит поручик Скудрэ ко мне и передает, что меня просят вперед. Пройдя шагов 50, я увидел сидящего верхом на лошади пресловутого ротмистра Гольдфельда с неизменным моноклем в глазу и двух пеших офицеров, одного в латвийской форме, другого в эстонской.

Офицер в латвийской форме обратился ко мне с вопросом:

– Вы командир русской роты?

Я ответил утвердительно.

– Вы можете идти дальше, но немцев мы не пустим и, если они хоть шаг сделают вперед, – будем стрелять в них.

Ротмистр Гольдфельд, пока говорил офицер, в знак подтверждения качал головой после каждого сказанного мне слова, хотя я и знал, что он ничего не понимает по-русски.

Картина приняла совершенно другой политический оборот: начиналась внутренняя вражда и старые личные счеты; наша общая задача откладывалась в дальний ящик.

Мое положение становилось двойственным, вернее, дипломатическим, и особенно неприятным потому, что я был связан подчинением ротмистру Иене.

Я знал твердость убеждения немцев, что они если не добровольно, то силой, но будут пытаться двинуться вперед (что впоследствии и было), и боялся, чтобы они меня не втянули и не впутали в свою междоусобицу.

В душе я твердо и определенно решил, что роты не дам для кровавых расчетов, если дело до этого дойдет. План деятельности русского отряда, а в данном случае моей роты, был ясен: борьба с большевиками, а не между собой. Колонна вернулась обратно в Рамоцкое.

Здесь уже красовался эстонский бронепоезд, а по станции путались эстонские офицеры и солдаты. Все свои политические обвинения по отношению к нам, русским, они выражали довольно наивно и узко:

– Какие же вы русские, если у вас немецкое обмундирование?

Что можно было возразить на такое замечание? Как будто с переменой цвета сукна и костюма должно безусловно измениться и наше русское чувство и убеждение на немецкое, хотя у нас и были отличительные знаки: национальные ленточки на рукаве, погоны и кокарды.

Броневик