– He‑а, – послышалось в ответ.

– He‑а, все тебе – не‑a, – передразнил правнука Веревкин. – Самое главное и произошло. Заложили они последний клад. Старший отряда велел всем садиться в одну лодку: поплывут обратно. Когда выполнили приказ, сели, он одну за одной с берега две гранаты на корму и в нос кинул. Расторгуева взрывной волной из лодки выбросило, потому и спасся один из всех, дошел до моста.

– Прилично шел, – поглядел еще раз на карту Зимин.

– Долго…

– А потом, после встречи с вашим отцом, что с тем солдатом стало?

– Убили его.

– Убили?

– Наповал. Он вечером пришел, а утром его уже убили. Отец рассказывал, он весь от страха трясся, умолял спрятать его. Говорил, Тютрюмов знает, что он жив, и будет искать, пока не сыщет и не добьет.

– Тютрюмов? – переспросил Зимин.

– Ну да, – подтвердил старый железнодорожник. – Был здесь после ухода Колчака командиром отряда чоновцев. Теперь о нем в Пихтовой, кроме меня, разве что Егорка Мусатов помнит… Слышал о Мусатове?

– Слышал…

– Так вот, солдат боялся, что Тютрюмов по пятам за ним идет, отец обещал его спрятать так – ни одна живая душа не найдет, хоть обыщись. Расторгуев успокоился, уснул. А утром все равно ушел. Тайком. Мертвым с новой раной отец его в черемушнике обнаружил. На пол километра не успел от моста уйти…

– Тютрюмов его?

– Кто ж знает. Наверное, Тютрюмов… Вот так с золотом связываться, – подытожил старик.

– Дед, ты забыл про сменщика еще, – напомнил правнук.

– Верно, – закивал Веревкин‑старший. – Утром отец сменился. Сменщик его чуть пораньше пришел. Только отец от моста отдалился, слышит: бабах! Бегом вернулся. Мертвый сменщик у будки лежит на рельсах – и никого около. Тишина.

– В последний раз давно копали в Светловодовке, в Усть‑Тойловке?..

– Четыре года назад. Я знаешь что еще про себя кумекаю, почему неудачи все: копать глубже нужно. Ящики в земле лет за десять сгнили, а золото вниз ушло. За семьдесят‑то с лишним лет, может быть, метров и на пять. А то еще и вбок сместилось, кроме того что вниз погрузилось.

– А Тютрюмов не мог клады перепрятать?

– Не, что ты. Это летом было, в самом конце. А в сентябре Тютрюмова убили.

– Кто?

– Не знаю. Но с почестями его хоронили. Как героя. Значит, убили белые. Или пушилинская банда.

– М‑да. Любопытно. Можно, я к вам еще загляну?

– Заглядывай.

Оперативная группа во главе с Нетесовым, скорее всего, вернется не раньше завтрашнего дня. Это Зимин узнал от сержанта Коломникова, заглянув в горотдел милиции. Зато он, Коломников, будет свободен через три часа, и они могут хоть на целые сутки отправиться, куда Андрей Андреевич пожелает.

– В Усть‑Тойловку или Светловодовку можно? – не замедлил воспользоваться предложением Зимин.

– Сложно туда. Надувная лодка нужна, двухместная… – Коломников по‑мальчишьи поморщил лоб, очевидно, вспоминая, у кого такую можно взять, вдруг встрепенулся: – А вы случайно не у Веревкина были?

– Был.

– Я так и подумал.

– Почему?

Сержант вместо ответа предложил:

– Хотите повстречаться с одним человеком? Лестнегов Константин Алексеевич. Он тоже колчаковским золотом интересуется.

– Хочу.

– Прямо сейчас?

– А он дома?

– Он постоянно дома. В автомобильную катастрофу попал прошлым летом, ноги отнялись. Кирпичный домик наискосок от церкви. Не той, разрушенной, а действующей, Ильинской. Запомнили?

Зимин кивнул.

– Тогда я до дежурю и подойду. Договорились?

– Коломников, со мной поедешь в Таловую. – В дверях возник незнакомый ростом капитан. Задержав на Зимине взгляд, капитан не спросил, почему в дежурной части посторонние, исчез.

– Вы, молодой человек, ломитесь в открытую дверь. Неужели вы думаете, до вашего появления никто и никогда не предпринимал попыток отыскать следы клада? Кому‑кому, а вам неизвинительно начинать вот так. Ни у кого толком ничего не спросив, не попытавшись даже разузнать, какая была проделана работа до вас…

Зимин сидел в просторной прохладной гостиной в доме Лестнегова за столом, слушал хозяина – седовласого мужчину лет шестидесяти пяти, полупарализованного, передвигающегося по гостиной в кресле‑каталке.

Подъехав к столу, Лестнегов остановил каталку. Крепкие сухие пальцы обхватили колеса.

– Особенно с этим Веревкиным неизвинительно. Кто вас только свел с ним…

Зимин молчал. Покосился на телефон на полке книжного шкафа: кажется, сержант Коломников успел перед выездом в Таловую не просто предупредить хозяина, чтоб ждал гостя.

– Не перестаю удивляться этому Веревкину, как это ему в голову взбрели такие фантазии. И хоть бы людям голову не морочил. Зазывает, понарасскажет так, что кто поазартнее, подоверчивее, за лопаты хватаются. Лет пятнадцать назад вдруг ни с того ни с сего заявил, что знает, где клад, на том стоит.

– Разве не отец его первым сделал заявление о том, что ему известно местонахождение золота? – спросил Зимин, проглотив слова насчет азартных и доверчивых. Хозяин еще смягчил: не касайся Зимина, сказал бы – доверчивых простаков.

– Шýтите, – прозвучало в ответ. – Я хорошо знал Афанасия Демьяновича. Тайн он не имел, заявлений о кладах не делал.

– И мост через реку Сочур не охранял?

– Охранял, – кивнул Лестнегов. – Но что с того? Никакие раненые к нему не приползали, никого там не убивали. Мы, краеведы здешние, все перепроверяли, потом пытались вызвать Ивана Афанасьевича на откровенный разговор: зачем это ему надо – создавать легенды о кладах? Убеждали, что от Сопочной Карги до Чаи напрямую через косогоры на обычных лошадях не пройти, тем более с грузом – вьючные, монгольские нужны. И что Тютрюмов четвертого или пятого сентября двадцатого года никак не мог метать гранаты на заимке Пустошной, потому что был к этому времени убит…

– А Веревкин говорит, что на Пустошной события происходили в конце лета, – вставил Зимин.

– Это он сейчас говорит, когда его поправили. А прежде и начало августа называл, и конец июля.

– Так все‑таки Тютрюмов убит? Не расстрелян?

Лестнегов жестом попросил не перебивать.

– Убеждали, наконец, что по Чае плыть и причаливать к берегу на стыке лета и осени двадцатого, что‑то прятать было невозможно. Выполнялся приказ собрать все брошенное на полях, на берегах рек, в лесах оружие, похоронить всех погибших при отступлении колчаковцев, всех мертвых, словом, и на Чае было как никогда многолюдно. Массу других доводов приводили. Бесполезно.