* * *

…Ноги двигались сами; мозг, не в силах принять подступивший кошмар, почти отключился. Под ногой скрипнуло.

– Быстрее. Чего ты ждешь! – донеслось сзади и сверху.

Еще шаг… еще… – и прогнившая трухлявая ступенька рассыпается в прах от давления. Он разом проваливается на целые две ступени вниз… и в этот миг дверной проем, окно в живой мир медленно закрывается. Ни щелки, ни лучика света; он бросается обратно наверх, слыша, как щербатый навешивает замок, но разрушенные ступени встречают его пустотой, ищущая стопа попадает в никуда… из кромешной тьмы на него кто-то смотрит. Он не знает кто, он только чувствует взгляд.

* * *

– Еще один шаг вниз… Вы слышите скрип древнего дерева… вы превозмогаете себя…

Пациент побледнел. Лицо его покрылось испариной, руки сорвались в дрожь.

– Спокойнее… я с вами… Вам страшно, но вы знаете, что все, что вы делаете, необходимо… вы обязаны проникнуть в подвал… В подвале вы встретитесь с непроглядным мраком… во мраке вы нащупаете залежи давно забытого, ненужного мусора… многолетней грязи… Спокойнее… я веду вас… Вы погрузите руки в груды невостребованного барахла… вы будете рыться в истлевшей, могильной ветоши…

* * *

Назад! Любой ценой – назад! Если погибнуть – то только в порыве, в прыжке назад! Для этого – перенести центр тяжести на правую ногу… если бы перила!.. скорее…

От неловкого движения ступенька подается, слышится треск. Откидываясь назад, больно ударяясь спиной обо что-то, он летит вниз, круша все на своем пути выброшенными вперед ногами…

* * *

– Вы в подвале!

* * *

…Нога, неловко вытянутая, в поисках опоры упирается во что-то мягкое. И это мягкое внезапно разражается свирепым визгом и дергается в сторону… и ощущение этой мягкой податливости неожиданно живого чего-то, оказавшегося на месте предполагаемой тверди, ломает все представления о привычной почве под ногами… мир с воем, извиваясь, улепетывает из-под детских пяток… что-то глубинное, спрятанное в мозгу, электрической дугой связывается с удравшим предметом… И пусть крыса, сама не живая, не мертвая от страха, дрожит где-то в углу, – он находится уже вне этого мира, вне этого подвала; место, в которое он попал, настолько жутко и враждебно, что никаким криком, которым он заходится, не удается вернуть себя в прежнюю вселенную… и не слышно проворачивания ключа в замке… не видно перепуганного лица щербатого, которого скоро будут пороть… не видно взволнованных людей, на руках несущих что-то, бьющееся в судорогах, к книжке с бородатыми великанами.

* * *

Пациент, явившийся по поводу пустячного нервного расстройства, часто дышал, его глаза были закрыты, пульс бесновался. Погруженный в гипнотический сон, он был заперт в подвале наедине с потемками забытых душевных глубин.

Доктор молчал и, прищурившись, рассматривал напряженную, терзаемую ужасом фигуру на кушетке. В памяти доктора всплывали разные интересные вещи.

В частности, вспоминался ему некий щербатый сорвиголова, вспоминался сырой подвал с насмерть перепуганной крысой. Доктор живо помнил, как он сам, придя в сознание, обнаружил, что его перенесли на веранду и он сделался заикой. Его в дальнейшем затаскали по врачам, но без толку, заикание не исчезало. Оно прошло лишь много лет спустя, когда он сделался гипнотизером и психотерапевтом, вследствие чего обрел известную власть над людьми. А до того была школа, где его дразнили с утроенной силой – уже не за рейтузы, и в результате у него развился сильнейший комплекс неполноценности… и комплекс имел следствием то, что в первый раз у его носителя не встал, и рыжая разбитная девка оборжала его.

Доктор сказал:

– Теперь вы можете проснуться! Раз, два, три!

И ударил в ладоши.

Лежавший на кушетке человек разлепил веки и испуганно огляделся.

– Как вы себя чувствуете? – осведомился доктор.

– Н-не знаю, – произнес пациент, лязгая зубами и затравленно оглядываясь. – Мне что-то не по себе… какой-то омерзительный, липкий кошмар…

Доктор качнул головой.

– Плохо дело, почтеннейший. Боюсь, наши упражнения ни к чему не привели. Вам будет лучше сменить врача. Да-с! Можете встать!

Пациент, шалея, таращился, не узнавая, на свою давнюю жертву. Он тупо мотнул челкой и направился к двери. Доктор шепнул:

– Посиди, щербатый… посиди…

Тот, дрожа, остановился:

– Вы что-то сказали, доктор?

Доктор предупредительно выставил ладонь.

– Нет-нет, ничего особенного. Что? Ах, оставьте, вы мне ничего не должны.

У доктора Пехова и в мыслях не было писать с твердым знаком. Просто однажды он заскучал и от нечего делать стал рисовать узоры. Каким-то бесом его вынесло на твердый знак. Он изобразил его раз, изобразил другой, потом потянулась целая цепочка, разбудившая представления о перьях и фиолетовых чернилах. Пехов изменял нажим и наклон, и буква становилась все изящнее; в какой-то момент она стала похожа на упрямый и быстроходный катер, который мчится, пригнувшись, к необозначенному причалу.

Доктор исписал лист с обеих сторон. И зачем-то поставил подпись: Пеховъ.

* * *

Неладное он заметил мгновенно – на следующий день, как только взялся за историю болезни. Твердым знаком украсилось несколько предлогов. Пехов зачеркнул лишнее и кое-как дописал, озадаченно качая головой. Со второй историей вышло хуже. Анахронизм прокрался в десяток имен существительных. Теша себя надеждой, что никто этого не заметит, он оставил все, как есть. А сам немного посидел, время от времени ударяя себя по правой руке.

Но это не помогло.

Прошло два дня, и твердыми знаками запестрели все его записи. Тут уж миром не обошлось. Неизвестно, кто обратил на них внимание первым, но в конце рабочего дня Пехова навестил заведующий. Человек это был мирный, циничный, многое повидавший. Он встретил бы вздохом даже сигнал из космоса.

– Что это, Геннадий Мироныч? – помахал заведующий справкой. – Почему вы пишете на дореволюционный манер?

Пехов развел руками.

– Сам не знаю, – признался он. – Оно само пишется. Боюсь, у меня возникла какая-то навязчивость.

– А в целом как? Хорошо себя чувствуете?

– Вполне, – искренне ответил Пехов.

Заведующий сверлил его оценивающим взглядом. Пехов понял, что его не хотят заподозрить в злом умысле, но полностью оного не исключают, ибо в медицине возможно все. Заведующему тоже была неприятна эта мысль. Он мог расправиться с негодяем, возникни такой, но не любил расправ.

– Идите домой, отдохните, – предложил он. – Попейте чего-нибудь.

Пехов и так собирался уходить, но все равно поблагодарил заведующего за душевную щедрость.