— И насчет Рэнди и других, кто работает дома, я тоже никаких решений не принимал, — добавляет Марино.

Я не спрашиваю, как долго здесь существуют новые порядки и кто эти «другие». Кто еще работает дома? Здесь не частная лавочка и не надомное производство, а государственное полувоенное учреждение.

— Черт бы подрал этого Филдинга, — бормочет Марино. — Наломал дров…

Я молчу. Сейчас не самое подходящее время разбираться, кто и что наломал.

— Ты знаешь, где меня искать. — Люси поворачивает к лифту, тычет локтем в большую кнопку и исчезает за раздвижной стальной дверью, а я прижимаю большой палец к еще одному биометрическому сенсору. Щелкает замок.

В аппаратной, за толстым освинцованным стеклом, сидит радиолог, доктор Оливер Гесс. Заспанное лицо и растрепанные волосы выдают человека, которого только что вытащили из постели. Дальше, через открытую дверь, я вижу матовый, цвета яичной скорлупы компьютерный томограф «Сименс соматом сенсейшн» и слышу приглушенный шелест вентилятора системы охлаждения. Сканер представляет собой модифицированную версию аппарата, которым пользуются в Довере, и оснащен фиксатором головы и предохранительными ремнями. Стол накрыт толстой виниловой накидкой, защищающей многомиллионный аппарат от контаминатов, таких, например, как телесные жидкости. Сейчас сканер находится в режиме готовности, и техник Анна Махоуни ставит маркеры на трупе из Нортон’с-Вудс. Вхожу в кабинет со странным чувством. Человек на столе знаком мне, хотя я никогда его не видела, если не считать некоторых деталей одежды.

Узнаю смуглый оттенок кожи и изящные руки, лежащие на синей одноразовой простыне, тонкие, длинные пальцы слегка согнуты и скованы мышечной ригидностью.

Просматривая видеоклип, я слышала его голос, видела ботинки, одежду, руки, но не видела лица. Трудно сказать, каким он представлялся мне, но хрупкие черты, вьющиеся каштановые волосы, россыпь веснушек на гладких щеках смущают и вызывают неясное беспокойство. Я отворачиваю простыню — худощавый, рост — пять футов и восемь дюймов, вес — не более ста тридцати фунтов, волосяной покров выражен слабо. На вид лет шестнадцать. Мне сразу вспоминается Джонни Донахью, который не намного старше. Дети. И это все, что их объединяет? Или есть что-то еще? Например, «Отуол текнолоджиз»?

— Ну что? — спрашиваю я Анну, тридцатилетнюю женщину неброской внешности, с русыми волосами и большими карими глазами. В моем штате она, пожалуй, самый ценный сотрудник, способный выполнить едва ли не любую работу: от рентгенографии до оказания помощи на месте преступления. И самый безотказный.

— Вот. Заметила, когда раздела. — Анна поворачивает тело на бок и указывает на крохотное повреждение с левой стороны спины, на уровне почек. — Санитары не заметили, потому что рана не кровоточила. По крайней мере, не сильно. А знаете, что я увидела, когда пришла сканировать его сегодня рано утром? После помещения в мешок и транспортировки у него случилось обильное кровотечение изо рта и носа.

— Мы потому и приехали. — Я выдвигаю ящик и достаю ручную лупу.

Бентон уже стоит рядом с хирургической маской на лице, в халате и перчатках.

— У него какое-то повреждение, — говорю я ему и, наклонившись, рассматриваю через лупу ранку величиной с небольшую петельку. — Определенно не входное пулевое отверстие. Колотая рана, нанесенная очень узким лезвием, чем-то вроде обвалочного ножа, но с двумя режущими кромками. Что-то похожее на стилет.

— И удар стилетом в спину свалил бы его на месте? — Бентон скептически смотрит на меня поверх маски.

— Нет. На месте его свалил бы разве что удар в основание черепа, который перерезал бы спинной мозг. — Я думаю о Марке Бишопе и гвоздях, вколоченных в его голову.

— Может, ему что-то впрыснули, — снова предлагает свое объяснение Марино. Он полностью облачился в защитный костюм, включая маску и шапочку, словно опасается переносимых по воздуху патогенов или смертоносных спор, например сибирской язвы. — Какую-то анестезию. В смысле, смертельную инъекцию. Такую, что наверняка человека с ног свалит.

— Во-первых, при анестезии тиопентал натрия вводится в вену, как и панкуроний бромида или хлорид калия. — Я натягиваю перчатки. — В спину такие инъекции не делают. Это же относится к мивакуриуму и сукцинилхолину. Если хочешь убить кого-то быстро и наверняка с помощью нервно-мышечного блокатора, вводи его в вену.

— Но и при введении в мышцу они же все равно убивают, так? — Марино открывает шкаф и достает фотоаппарат, потом, порывшись в ящике, находит шестидюймовую пластмассовую линейку. — Когда при исполнении смертного приговора игла не попадает в вену, заключенный все же умирает.

— Медленно и мучительно. По всем имеющимся свидетельствам, смерть этого человека медленной не была, а рана нанесена вовсе не иглой.

— Не хочу сказать, что в тюрьме промахиваются умышленно, но такое случается. Может, кто и нарочно это делает. Известно же, что кое-кто специально охлаждает коктейль, чтобы злодей, так сказать, почувствовал холодную руку смерти. — Рассказывая обо всех этих ужасах, Марино поглядывает на Анну, убежденную противницу смертной казни. Флиртуя, он норовит побольнее задеть ее при каждом удобном случае.

— Отвратительно, — говорит Анна.

— Ну да. Только они ведь тоже не сильно переживали за тех, кого убивали, так? И про то, как те страдали, не больно-то задумывались. Как аукнется, так и откликнется. Эй, кто спрятал аппликатор?

— Я спрятала. Всю ночь лежала и думала, как бы с тобой посчитаться.

— Ого! А за что ж?

— За то, что ты — это ты.

Марино заглядывает в другой ящик и находит там аппликатор.

— А парень-то выглядит куда моложе, чем санитар описывал. Кроме меня, кто-нибудь это заметил? Тебе не кажется, что ему меньше двадцати? — Он обращается к Анне. — Совсем еще мальчишка.

Она согласно кивает.

— Нынешние студенты, по-моему, все такие. Как дети.

— Мы не знаем, был ли он студентом, — напоминаю я.

Марино отрывает ярлычок с отпечатанной датой и номером дела и наклеивает на пластмассовую линейку.

— Пройду сам по району, порасспрашиваю потихоньку, может, кто и узнает. Если он жил там, а судя по видео, так оно и есть, кто-нибудь должен вспомнить если не его самого, то борзую. Сок. Ну что за кличка для собаки. А?

— Может, это не полное ее имя, — говорит Анна. — Беговым собакам в питомнике дают довольно сложные клички. Что-нибудь вроде Сок Штопаный Носок или Сок Сладенький Кусок.

— Я ей постоянно говорю, чтобы смотрела «Свою игру», — ворчит Марино.

— Возможно, его стоит поискать по регистрациям, — предлагаю я. — Что-нибудь с Соком. Только надо иметь в виду, что с микрочипом нам пока не повезло.

— Как и с собакой.

— Проверим его отпечатки и ДНК. Прямо сейчас, да? — Бентон пристально, словно разговаривает с ним, смотрит на тело.