– Фалькор, лови! – Я швыряю ему конверт, как фрисби.

Пес дает конверту приземлиться в нескольких сантиметрах от его вытянутых лап. Наверное, это самая бесполезная собака на свете. Эштин упрекнула, что я боюсь читать письмо. Я не боюсь. Боялся потерять маму. В тот день, когда она, посадив меня рядом, сообщила, что у нее рак, испугался. После этого не было ни одного дня, чтобы не боялся. Когда анализ показал низкое содержание форменных элементов крови, подумал, что это конец. Когда у нее после химиотерапии кружилась голова и подступала тошнота, это пугало. Когда начали выпадать волосы и она стала очень хрупкой, ничем не мог ей помочь. Когда в больнице держал ее слабую руку и от нее осталась одна оболочка, был уничтожен.

Я уж точно не боюсь прочесть письмо от бабушки, совершенно чужого мне человека. Ну давай уже, читай. Взяв конверт, я сажусь на кровать и открываю его. Письмо написано на толстой розовой бумаге для открыток, на которой красуется золотое тиснение с инициалами бабушки. Думаю, на бумагу прыснули духами, потому что пахнет женщиной. Просто чтобы больше не слушать, как Эштин пристает ко мне, я разворачиваю письмо и читаю.

Эштин права… бабушка умирает. Не написала, какой диагноз. В голове крутятся варианты. Раз не написала, наверное, что-то плохое. Может, рак легких, как у мамы. Моя мама попала в число тех несчастных, кто заболел раком легких, не куря ни дня за всю жизнь. Виной тому, видимо, наследственность и окружающая среда. А может, у бабушки рак поджелудочной железы – это вообще смертный приговор в любом случае. Или какая-то ужасная изнурительная болезнь, о которой даже упомянуть страшно. Черт, теперь я уже не могу об этом не думать.

Любой тинейджер на моем месте уже садился бы в самолет, бросившись к постели больной бабушки. Но у этих тинейджеров бабушка не Элизабет Уортингтон, известная своим общественным статусом и считающая его достойным восхищения и воодушевления. Теперь-то она поняла, что кровь в ее жилах не голубого цвета и что здоровье ни за какие деньги не купишь.

Прочитав письмо еще два раза, я кладу его обратно в конверт и велю себе забыть о нем. Уж лучше бы я его не читал. А все Эштин. Если бы не она, я бы теперь не испытывал чувства вины. Надо на что-то переключиться, иначе буду думать про это всю ночь напролет. Только с одним человеком я способен выбросить письмо из головы.

Эштин у себя в спальне, за ноутбуком. Комната розовая, стены разрисованы цветами. На кровати мягкие игрушки. Над письменным столом постеры с «Чикагскими медведями» и большая фотография какой-то Кэйти Кэлхаун в техасской футбольной форме.

– Это самая девчачья комната из виденных мной. В ней мой уровень тестостерона стремительно падает.

Оторвавшись от компьютера, она резко поднимает голову.

– Это шутка?

– Типа того. – Я откашливаюсь и слегка облокачиваюсь на туалетный столик. – Просто хочу сказать, чтобы ты была готова в семь вечера.

– К чему готова?

– Ты спор проиграла, припоминаешь?

– Ну, мне не обязательно соблюдать условия этого спора. Ты сказал, что в письме приглашение в Олимпийскую сборную по синхронным прыжкам на батуте. Ты соврал.

– А это не имеет отношения к делу. Ты сказала, что Олимпийской сборной по синхронным прыжкам на батуте нет, а я поспорил с тобой, что есть. Дело в шляпе, Эштин. Ты проиграла. Настало время расплаты, и это время – сегодня вечером.

Я СИЖУ В СВОЕЙ КОМНАТЕ, смотрю на часы. Время шесть тридцать. Я не собиралась уступать Дере-ку и в самом деле пойти на это не-свидание. Но в то же время не хочу, чтобы он подумал, будто я иду на попятный и нарушаю договор. Вероятно, Де-рек ожидает, что я приоденусь, но ему предстоит разочарование.

У меня наверняка круги под глазами и ужасный вид оттого, что я плохо спала прошлой ночью. Как раз подойдет для не-свидания с Дереком. Решив идти до конца, я вваливаюсь в ванную за резинкой для волос… и натыкаюсь на Дерека. Он наклонился над раковиной и бреется… обернутый ниже талии полотенцем.

– Ты не закрылся. – Рукой я прикрываю глаза, чтобы не видеть этого запредельно привлекательного полуобнаженного тела.

– Ты так и пойдешь, милашка? В трениках и футболке?

– Да. – Я не убираю ладонь от глаз. Слышно, как он споласкивает в раковине бритву.

– Сексапильно.

– Я не стремлюсь к сексапильности.

– Эштин, посмотри на меня.

– Зачем? – В животе щекотно от того, что мы так близко, и на нем только полотенце, подчеркивающее V-образную форму тела, и я стараюсь держать дистанцию, хотя и не хочу. – Ты хоть полотенце поправь. Сползает.

– Оно не сползет, если ты его не сдернешь.

– Еще чего. – Я убираю руку от глаз. – По-моему, у тебя проблемы с самооценкой.

– Проблемы с самооценкой? – Посмотрев на меня искоса, он усмехается. – Да-а, конечно.

– Дерек, – говорю я самым что ни на есть нежным, женственным голосом. – Допустить – это значит сделать первый шаг к выздоровлению.

– Думается, проблемы у меня имеются, но проблемы самооценки среди них нет. Рад, что ты опять такая, как раньше. Хочешь стоять здесь и смотреть, как я бреюсь, – пожалуйста. Это поможет поднять мою самооценку настолько, насколько мне, по твоему мнению, ее не хватает.

– Дерек, не хочу я на тебя смотреть. Я хочу резинку для волос. – Я протягиваю руку так, чтобы не задеть его, и достаю из ящика резинку. Меня обдает запахом свежевымытого тела, к которому примешивается его одеколон. Зачем он принял душ – можно подумать, что готовится к настоящему свиданию. Это не свидание, а расплата за проигранный спор.

– Не хочешь намекнуть, куда мы отправляемся? – интересуюсь я, готовясь к худшему.

– Не-а. Что, не любишь сюрпризов?

Сюрприз был, когда родители объявили, что разводятся. Сюрприз был, когда мама собрала вещи и уехала. Сюрприз был, когда Брэнди исчезла с Ником. Смотрю на него с совершенно серьезным лицом.

– Нисколько. Не. Люблю.

– Какая жалость. – Подняв бровь, он хитро улыбается. – А вот я сюрпризы обожаю.

Прикрыв дверь, я иду обратно к себе, чтобы ровно в семь часов спуститься вниз и пойти на не-свидание.