Пока я шел кизильными тропами, подъем сложным не казался. Но троп становилось меньше, пошел останец, сродни тому, что на южном склоне Мангупа, вот и козьи тропинки начались. Приваливался все чаще, хорошо, что не жарко, отдыхал, курил, не забывая поглядывать вверх в поисках сам не знаю чего. Чем выше поднимался, тем жутче становилось. Мангуп с этой стороны выглядит крайне странно. Мы фактически поменялись местами, теперь я любовался Дырявым и кусками остальных мысов, даже частью южного склона. Черные провалы пещер, таких знакомых изнутри и сверху, отсюда кажутся маленькими дырочками, и очень сложно понять, на какую пещеру ты смотришь.

До скалы я добрался часам к двум. Поднял голову и расстроился. По высоте ничего особенного, лазили по таким скалам. Но вот сколько я ни пытался найти удобный для подъема разлом — все бесполезно. К тому же я только в момент осмотра сообразил, что на Утюг можно подняться куда проще. А именно — от Залесного, где нет скал, где просто нужно продраться через дебри леса, идти все время вверх, а там, со временем, глядишь, и набредешь на плато. Испытывая невероятную обиду и злость на самого себя, я собрал дров и разжег небольшой костер. Чутье не подвело, из расщелины сочилась вода — родничок. Развел в кружке прихваченный с собой бульонный кубик, потом заварил из тут же собранных трав чай. Сделал самокрутку и аккуратно пошел вниз. С только усилившимся желанием когда-нибудь снова подняться на Утюг.

Дошел я вчера нормально, неожиданно легко и почти без привалов. В гроте попил чай, да и сразу лег спать, проигнорировав Львенкины расспросы. Сегодня, впрочем, я ей тоже рассказывать ничего не стал, поэтому Львенок ходит надув губы и смотрит на меня с подозрением.

Ночью начался дождь, похолодало. На Мангупе застряло огромное ватное облако, погрузив все в непроглядный туман. Видимость — не больше метра, идешь медленно, не дай бог сбиться с тропинки: улетишь вниз, и не найдет никто. В Теплой зацепили гулять трех харьковских герлиц — Полину, Олю и Юлю. Юля очень симпатичная.

В Мустанговой обнаружили целый табор народу, пережидающего туман. Сашка Герик, братья Клячкины — Быстрые Пальцы и Плачущий Голос из города Николаев, и еще четверо новых людей. Смотрю на одного — рожа знакомая, точно знаю его, ну или видел где-то точно.

— Из Москвы? — спрашиваю. И тут же вспоминаю, где человека видел.

— Да, — отвечает.

— А точнее, из Зеленограда, — напираю я. И, глядя в его округлившиеся от удивления глаза, добиваю окончательно: — И живешь ты в девятьсот втором корпусе, в четвертом подъезде.

— Откуда ты знаешь?

— Он у нас известный колдун, — захихикал народ.

Быстрые Пальцы только уж больно язвительно захихикал. Более того, принялся глупо шутить на эту тему, из-за чего разозленный я с радостью включился в игру:

— А что ты, Быстрые Пальцы, хихикаешь? Вот я, например, могу сказать тебе, что ты делал вчера. Скажи, в какое, например, время?

Психологический расчет оказался верен, Быстрые Пальцы назвал именно то время, в которое я его видел, спускаясь с Утюга и находясь фактически напротив него.

— Ну, например, в четыре часа вчера днем где я был?

Я образцово-показательно обхватил голову ладонями

и промычал какую-то безобидную мантру.

— В четыре часа ты... сидел в Акустической!

— Ха, ну и что такого, я часто там сижу и сочиняю свои бессмертные мелодии! — Тон был уже не таким язвительным.

— Но ты не сочинял мелодию... Ты... ел! Один!

Из костра, по счастливому совпадению, вырвался сноп искр.

— Я... не... С чего ты решил, тебя там не было! Там никого не было!

— Так вот куда пропала банка тушенки?! — взвизгнул Плачущий Голос. — А ты говорил — украли! А сам ушел на часок и сожрал?!

— Мне кальций нужен, — недоуменно проговорил Быстрые Пальцы. — Я не могу без тушенки, я сочинять не могу! Ой... — Он перевел взгляд на меня и под всеобщий неодобрительный гул прошипел: — Ты не мог меня видеть, не мог! Откуда ты знаешь?!

— Тебе же сказали: колдун я. И это, береги гитару, — неожиданно для самого себя добавил я.

Мне самому даже стало не по себе от ненависти Клячкина.

— Подожди, а правда, откуда ты знаешь, где я живу? — опомнился зеленоградский человек.

— А я в соседнем подъезде живу, — сообщил я. — Зовут тебя Олег. Белай, кажется, фамилия. Твой брат со мной в одной школе учился.

Не уверен, но кажется, он мне не поверил.

Вчера дико поругался с сумасшедшим питерским Гарри, который обожрался какой-то дряни и гнал пургу, а у меня не хватило сообразительности не париться и не прислушиваться к прогонам абсолютно невменяемого человека. Проснулся в совершенно гадком настроении и решил пойти гулять. Львенок еще спала, на родник заходить не стал, чтоб не будить Солидола с Катькой. Обошел вокруг практически весь Мангуп: мысы Дырявый, Ветров, Караимов. Заглянул в Мустанговую, написал письма маме и Немету, отдал зеленоградцам, они сегодня уезжают. Ребята напоили чаем, покормили, поинтересовались, что я делаю в одной компании с дегенератом по имени Солидол. Жена Олега, оказывается, знает его давно и отзывается о нем как о человеке чумазом, заражающем всех вшами. Мустанговая пещера, оказывается, и называется так оттого, что однажды там собрались несколько человек со всей страны, и у всех были «мустанги». В их числе был и Солидол. Ну, я, как мог, конечно, вступился за него, но переубедить людей, кажется, не удалось.

Через кладбище залез на Сосновый. Обнаружил много интересных мест, до которых раньше не добирался. На полянах пытался добыть фазанов, кидал палки, но так ни в одного и не попал. Фазаны с криками разлетались, рассаживались на деревьях и хохотали.

Встретил Солидола с Ромчиком, собирающих на плато лимонник. На вопрос, где был, отшутился — мол, в подземном городе.

В Рингушнике никого не было. Кроме Гарри. Мириться пришел. Пожали руки, нам делить нечего.

Вечером посидел у харьковских в Теплой, сходили с Юлькой в Акустическую.

На Кухне поселился Фитиль Севастопольский, верзила-блондин с доброй душой и горой продуктов. На ужин давали вермишель с тушенкой, чай с сахаром и марихуану.

Заметил, что Танюха наконец-то нашла себе новую цель, переключившись с меня на Ромчика Харьковского. Вот удивительный ребенок, не может ни от кого не зависеть — возрастное, наверное. Конечно, ослабление внимания к себе — это всегда немного неприятно, но все логично. Она мне по большому счету даже не подруга, а о сексе вообще и речи нет, на фига он мне с ней нужен, если она мне как женщина не симпатична? Прицепилась, не без моей, конечно, помощи, как репей к клешу, и метет ее теперь за мной по стране, сильно и рядом. И оторваться-то невозможно — вроде как со мной приехала. А как меня достала ее крыса!!!