Каталка старая, разболтанная, и каждый скрип ее шарниров громким эхом отдается в широком коридоре. Они идут за мной след в след, почти наступая мне на пятки.

Я дохожу до дверей лифта и нажимаю на кнопку. Сердце у меня стучит, ладони взмокли. Я смотрю на часы: Дэвид должен появиться через шестьдесят пять секунд. Я стучу ногой по полу, прислушиваясь к тому, как лифт с дребезжанием ползет вверх.

Ну давай, давай, давай.

Снова смотрю на секундомер: осталось пятьдесят секунд. У меня начинает струиться пот под мышками, когда я слышу звук шагов Дэвида из-за поворота и его пронзительный свист, разносящийся по коридору.

Когда открываются двери, я забегаю внутрь, ставлю каталку на тормоз и тянусь к кнопке подвального этажа. Двое мужчин проскальзывают в закрывающиеся двери и встают рядом со мной. У нас оставалось всего двадцать пять секунд.

Лифт начинает ехать.

– Открой, – говорит кареглазый.

Я откидываю брезент и разворачиваю простыни на лице и груди Ахмеда. У него снова открылся рот.

Человек берет Ахмеда за челюсть, грубо крутит его лицо туда-сюда и говорит:

– Это он.

Другой берет Ахмеда за запястье и проверяет пульс. Он неправильно это делает, проверять надо на шее, но я точно не буду его поправлять. Он достает спрятанный под формой стетоскоп и слушает сердце, как будто большие металлические скобы посреди его груди не говорят сами за себя. В лифте тесно и душно, я чувствую их дыхание, запах их пота и запах дезинфектора, поднимающийся от тела.

Он выпрямляется с удовлетворенным кивком.

– Можешь закрывать, – говорит кареглазый.

Я снова заворачиваю тело, и, как только лифт приезжает в подвал, меня неожиданно обдает запахом крови. Двери со скрипом открываются.

Я снимаю тормоза и выкатываю каталку из лифта, с трудом управляясь с весом тела и расшатанными колесиками, которые выкручиваются в разных направлениях. Двое остаются в лифте.

– Мы сообщим о следующих шагах, – говорит кареглазый.

Я смотрю на них, пока не закрываются двери лифта.

24

Марго

Суббота, 6 апреля 2019 года, 13:25

Кажется, я только что видела, как доктор Джонс убила человека.

Я выхожу из кабинки туалета как в тумане и ловлю свое отражение в зеркале над раковиной. Лицо у меня бледное от ужаса, губы покраснели оттого, сколько раз я нервно проводила по ним языком. Прошло уже три четверти часа, а меня все еще трясет.

Доктор Джонс ужасно себя со мной вела во время операции, срываясь на меня при любой возможности. Теперь я понимаю почему. Я стояла ближе всего и видела все, что она делает. Она попросила меня отойти, чтобы я не увидела, как она делает роковой надрез. Она не знала, что я снова подошла на случай, если ей понадобится помощь, в тот момент, когда она это сделала.

Я помню, как лезвие полоснуло по аорте и как хлынула вслед за этим кровь.

Я должна кому-нибудь рассказать. Но, господи, кто мне поверит?

Доктор Джонс – хирург, который пользуется колоссальным уважением. Когда объявили, что она переводится в Рэдвуд, вся больница жужжала от восторга. Такое было только раз, когда кто-то из королевской семьи приезжал с визитом, то есть она в медицинских кругах что-то вроде селебрити. Чтобы сделать такое чудовищное заявление, мне нужны неоспоримые доказательства – но я единственный свидетель. Все остальные смотрели на часы и повернули головы, только когда начали выть аппараты.

Кому они скорее поверят? Уважаемому хирургу с огромным опытом или медсестре, которая ворует, чтобы свести концы с концами?

Я иду к раковине, чтобы вымыть руки. Они трясутся у меня почти так же сильно, как у доктора Джонс во время операции, а потом смотрю на свое отражение, чтобы проверить, не осталось ли на лице крови пациента.

Какое-то предчувствие говорило мне, что нельзя спускать с нее глаз. Доктор Джонс с самого начала операции вела себя странно, и я впервые усомнилась в твердости ее лезвия. Я не могу забыть, как дико тряслись у нее руки. Она нервничала, ошибалась, а когда она спросила про время, все посмотрели на часы. Все, кроме меня. И я увидела, как она взяла скальпель и провела им по аорте.

Это был не случайный взмах скальпелем.

Она не испугалась, как будто совершила ошибку.

Она нарочно заставила всех посмотреть на часы, вошла в аорту как можно глубже и рассекла ее вдоль.

Она намеренно убила его.

Я вытираю влажные ладони о шею, прислушиваясь к тревожному ритму своего сердца.

Я должна кому-то рассказать.

Снова бросаю взгляд в зеркало и сушу руки, прежде чем выйти из туалета. Может, Кэлвин и не любит меня, но я уверена, что он мне поверит, учитывая серьезность обвинения. Он должен мне поверить.

Коридор полон сотрудников и посетителей, которые следуют по разноцветным указателям в разные отделения больницы. Я иду вперед как в тумане и, проходя мимо раздевалок по дороге в кабинет Кэлвина, замедляю шаги: он стоит в дверном проеме и разговаривает с кем-то, кто находится в раздевалке.

– Кэлвин, – говорю я, приближаясь к нему. – Мне нужно с вами поговорить. Кое-что произошло.

Когда он поворачивается ко мне, его взгляд не смягчается, на лице не появляется улыбка. Он смотрит на меня как на вредное насекомое.

– Да, произошло, – он заглядывает в раздевалку. – Она здесь.

Вперед выступает охранник. Это Сонни. Он всегда улыбается мне или машет рукой, когда мы встречаемся. Сейчас он смотрит на меня без улыбки.

– Что происходит? – запинаясь, говорю я.

– Пойдемте со мной, – отвечает Кэлвин.

Я заглядываю в раздевалку и вижу, что дверца моего шкафчика открыта нараспашку. У меня ухает сердце.

– Кэлвин, я…

– Поговорим в кабинете, Марго.

Я молча иду за ним, охваченная паникой, чувствуя, как пульс учащается с каждым шагом. Я начинаю идти быстрее каждый раз, когда чувствую, что Сонни наступает мне на пятки.

Пытаюсь придумать какую-нибудь ложь, способ объясниться, но все бесполезно. Я знала, что произойдет что-то ужасное. Все утро чувствовала эту сосущую тревогу в животе. Когда я увидела, что сделала доктор Джонс в операционной, я эгоистично понадеялась, что это объяснит мой страх; что я каким-то странным образом это предугадала. Мне было невдомек, что ужас предназначался мне самой.

Кэлвин открывает дверь в свой кабинет и приглашает меня войти. Я никогда не видела, чтобы он так злился, он буквально исходит гневом, щеки у него пунцовые. Я захожу и сажусь, зажав ладони коленями. Сонни остается стоять у двери, сложив на груди мощные руки, а Кэлвин садится напротив за стол. Все, что я украла, разложено на столе.