Следующие двадцать минут были настоящим адом. Свет слепил, камера пялилась на него в упор. Генри говорил сперва сидя, потом стоя. Сначала сам, затем с подсказками Марка. Казалось бы, короткие фразы было легко запомнить, но они почему-то забывались. Он попытался было экспериментировать с манерой изложения, но обнаружил, что запинается. Это он-то, который всегда был знаменит своей свободной и гладкой речью. На его лекции ходили как в театр. Наконец они закончили.

— Все, — сказала молодая женщина. — Довольно. Отлично.

— Сказывается отсутствие практики, — напряженно выдавил Генри.

— Не волнуйтесь. Заминки на самом деле бывают очень даже уместны.

— С ними речь кажется более естественной, — поддакнул Марк.

«Да-да, до известной степени, — подумал Генри. — Пока очередная заминка не станет полной остановкой».

Он вспомнил о том небритом юнце в джинсах, который вещал что-то, не переставая подниматься на какую-нибудь гору в Уэльсе. Не так-то все просто, как сначала кажется.

Комнату привели в порядок. Выпили еще кофе, вежливо беседуя ни о чем. Марк спросил, над чем Генри сейчас работает.

— У меня есть кое-какие мысли насчет электорального патронажа.

Они ушли. Генри погрузился в кресло:

— Роуз… я бы выпил рюмку кларета. Будьте так любезны.

— Нет, — сказала Шарлотта. — В этом нет необходимости. Просто заказать такси туда и обратно. Водитель поможет. Когда доедем, продемонстрирую свое искусство передвигаться на костылях.

Шарлотте нужно было явиться в больницу для очередного осмотра.

— Почему они не назначили тебе время днем? — нахмурилась Роуз. — Тогда я смогла бы поехать с тобой, и не было бы никаких проблем.

— Вероятно, там прием с утра… Я прекрасно справлюсь сама. Считай это моим первым шагом к независимости.

На самом-то деле независимость все еще представлялась ей отдаленной утопией. Недавно Шарлотта чуть не упала, хотя об этом она никому не собиралась сообщать. Временами она чувствовала слабость и неуверенность. Да и боль, которая если не кусала, то все время глухо ворчала.

— Я отпрошусь у Генри…

— Нет.

«Интересно, — подумала Шарлотта. — Мы поменялись ролями. Теперь я демонстрирую ослиное упрямство. Нетрудно представить, что при этом чувствует Роуз».

Роуз, как прежде ее мать, капитулировала перед такой решимостью.

— Что ж, ладно, — раздраженно пожала плечами она. — Закажу такси.

Как интересны эти подвижки в отношениях матери и дочери. Смена направления. Нет, не власти, скорее влияния. Когда она была ребенком, ты служила для нее источником мудрости и просвещения. В старости вы меняетесь местами. Теперь тебе нужна ее поддержка. Ты, конечно, стараешься этого не показывать, удерживаешься от жалоб, боишься впасть в зависимость. Как же так вышло?

Но ты благодарна ей. «Заботься обо мне, — беззвучно говоришь ты дочери. — Я ведь стараюсь сделать то, к чему когда-то стремилась ты: обрести твердую почву под ногами, укрепиться в жизни. Вот поеду в больницу одна, чтобы показать себе и всем, что я это могу».

Итак, это решено. А пока жизнь идет своим чередом. Роуз ходит на работу. Джерри тоже. Шарлотта просто существует. По крайней мере, так она это ощущает. До нападения злоумышленника ее повседневная жизнь была чем-то значительно большим, нежели просто существованием, она пестрела событиями. Шарлотта многое видела, слышала, часто разговаривала с разными людьми, куда-то ходила, что-то делала. У нее был стимул к жизни. Теперь потянулись окольные тропы одиночества, и только боль иногда напоминает о своем присутствии.

Шарлотта обнаружила, что и ареал ее чтения претерпел серьезные сейсмические сдвиги. Теперь она читала только ради развлечения. Ей пришлось внести поправки в карту знакомой территории. «Дом радости» шел плохо — боже мой, неужели? — «Конец Говарда» совсем не привлекал. О «Потерянном рае» вообще можно было забыть. Но развлечение, надо сказать, тоже принимало довольно любопытные формы. Крутые триллеры вовсе не работали, но ведь ей никогда не нравились истории про убийства. Пэлем Грэнвил Вудхауз по-прежнему котировался, но с книжных полок Роуз ей удалось выудить всего лишь две его книги, и Шарлотта их быстро проглотила. Еще она от корки до корки прочитала «Телеграф» Джерри, с удивлением проникая в тайные уголки бизнеса и спорта. А какое это было развлечение — мысленно препираться с авторами газетных колонок и читательских писем. Роуз часто приносила «Гардиан», и Шарлотта погружалась в него с облегчением. Информация о мире, существующем за пределами ее нынешних неприятностей, не давала ей зацикливаться на себе. Так называемому историческому процессу нет до тебя никакого дела. Да что там говорить, этот мир вообще больше не берет в расчет твою персону.

Но раз уж ты все равно пока болтаешься между небом и землей, надо как-то справляться, и Шарлотту раздражало, что выработанная за жизнь привычка к чтению мутировала таким вот образом. Книги больше не были той опорой, какой оказывались всегда, не служили единственным надежным убежищем. Ей казалось, что она понимает, в чем тут проблема. Да, в тревоге, в постоянном беспокойстве. Когда все идет неправильно, когда ты не там, где должна быть, когда твое тело тебя предает, тогда портится все. Даже ум твой тоже выходит из строя.

Плохо функционирующий ум способен потреблять только легкую пищу, притом странного свойства. Раньше такие вещи ни за что не привлекли бы ее внимание. В ходе одного из своих набегов на ближайший книжный магазин — необходимая тренировка в передвижении на костылях — она раздобыла «Рациональные методы ведения домашнего хозяйства», поверхностно, но с интересом прочитала о разных уловках против старения и ознакомилась с рецептами стильной жизни. Нет, конечно, не с интересом, так, с любопытством. У нее имелась огромная потребность в утешении, хотелось дотянуться и потрогать мир, убедиться, что все на свете продолжается. Пусть ты и не совсем нормальная, но все остальное еще нормально. Когда Роуз и Джерри не было дома, у нее почти постоянно работало радио. Новости на этот час. Ага, вот сейчас в фокусе Зимбабве, теперь Брюссель, далее какой-нибудь политический скандальчик местного значения, а вот новая катастрофа, свежий кризис, и кто-то опять рвет у кого-то из рук микрофон.

Шарлотта вздрагивает, узнавая о катастрофах. На другой стороне земного шара люди бредут по пояс в воде, показывают убитого солдата — это чей-то сын, — детей с ручками-палочками и вздутыми животами. Переживать собственное несчастье — даже в западном, приглушенном виде — все равно значит стать более чувствительным к горю других. Она ежится. Господи, ей-то на что жаловаться, когда где-то происходит такое!

Джерри по-прежнему беспокоится о кошке. Она все еще отказывается есть. Симулирует, считает Роуз, вот, мол, какая я несчастная.

Разговор о кошке произошел за завтраком, как раз в тот день, когда Шарлотта должна была ехать в больницу на прием к врачу. Роуз на листке бумаги записывала номер такси на случай, если оно опоздает или водитель не поднимется наверх.