13 июля

Мы с Сержем в югославском самолете. Летим в Загреб сниматься в «Романе конокрада» с Юлом Бриннером и Илаем Уоллоком. Мне от нетерпения не сидится на месте. Режиссер фильма – Абрахам Полонски, который снял «Вилли-Боя»[112]. Он просто чудо. Будет также Джин Гутовски, продюсер «Отеля „Цветок страсти“» – он всегда был ко мне очень внимателен. Это и правда какое-то чудо – мы с Сержем будем сниматься в одном фильме, хотя мы не играем пару, как в «Лозунге» или «Марихуане». Моего возлюбленного будет играть парень, который участвовал в записи диска Hair[113], костюмы разрабатывает милейшая Рут[114]. Съемки будут проходить в Югославии. Я всегда мечтала побывать в этой стране. Действие фильма происходит в 1905 году – фантастический период. Сценарий я еще не читала, но вроде бы написано очень хорошо. В среду к нам присоединятся Кейт с няней. Ребенок Рут тоже будет с нами, и это прекрасно – для меня и для любви. Нас навестят папа, мама и Эндрю, а возможно, и Линда. Все это почти слишком замечательно, чтобы быть правдой.

В самолете я сижу рядом с Сержем. На нем лиловая рубашка с белым воротником, которую я купила ему в Turnbull & Asser. Он так красив, и романтичен, и элегантен, и мрачен… Гениально! Полагаю, мы будем жить в отеле в Вуковаре, но все же надеюсь, что нам удастся снять дом – ради Кейт. Я набила чемодан бумажными носовыми платками и тампаксами, как будто мы на год едем в саванну, но я заранее с сожалением думаю о том, как примитивно устроена жизнь в югославской деревне. В некотором смысле мне страшно начинать новый фильм, учитывая, сколько потенциальных опасностей меня ждет: гримерши, парикмахерши, ассистентки режиссера, не говоря уже об итальянской старлетке с большими сиськами, которую Серж будет всячески обхаживать и обнимать во время любовных сцен. Я уверена, что она представляет собой нечто среднее между Бардо и Лорен – полная противоположность тому, какой я была в свои 18 лет, – то есть влажные черные глаза, которые будут еще чернее, если она попытается обворожить Сержа, пухлые губы, волосы цвета воронова крыла и грудь как два спелых персика, готовых по первому зову выпрыгнуть из платья. Брр! От одной мысли об этом меня передергивает от отвращения. Господи! Подумать только, мне придется каждый день сталкиваться с такими же опасностями и понимать, что они не прекратятся, пока нам не исполнится по 70 лет и не станет уже слишком поздно для чего бы то ни было!

Через четверть часа садимся в Загребе. Я все больше нервничаю. Вроде бы облачно и висит туман, но подозреваю, что погода будет жаркой. Напишу снова, когда будет о чем рассказать. Пока что мы движемся в неизвестном направлении, и с таким же успехом могли оказаться на Марсе нос к носу с горбатыми зелеными насекомыми.

Суббота

Да, в последний раз я открывала этот дневник, когда мы летели в Загреб. Тогда я не знала, что ждет нас с Сержем и как все пройдет. Сейчас, когда съемки фильма закончены, я могу сказать, что нас ждало! Все было просто гениально! Мы все – Юл Бриннер, Илай Уоллок, Лэйни Казан, Оливер Тобиас, Полонски, Гутовски с семьями – жили в бывшем музее, выходящем на Дунай. Первые три недели мы жили в довольно тесном двойном номере, а дальше по коридору тянулись другие тесные номера с ванной, окна которой выходили на парковку! Квартиру для Юла, который еще не приехал, приготовить не успели, и, пока обустраивали ее, не могли заняться нашими.

Несчастный владелец музея – вернее говоря, не владелец, поскольку он был коммунист, а скорее сторож этого приюта, по имени Сулейман – постоянно из-за чего-нибудь беспокоился. За все время, что мы там провели, я, кажется, ни разу не видела, чтобы он улыбнулся. Предполагаю, что он волновался из-за погоды. По-моему, все перемены, которые произвели в этом музее, пошли ему на пользу, ведь они были вынуждены привезти мебель в ванные комнаты, люстры и прочее, что стоило бешеных денег, чтобы превратить заброшенный музей Илока в отель «Беверли-Хиллз»! Нашему продюсеру удалось убедить их, что эти вложения окупятся сторицей и будут выгодны коммунистическому обществу. Он внушил им, что отныне ВСЕ фильмы будут снимать в Илоке и, как только в деревне появится пятизвездочный отель, сюда толпами хлынут американские туристы! По-моему, сомнения зародились у Сулеймана, когда у него в саду состоялось собрание местной коммунистической ячейки и какие-то типы в габардиновых пальто и мягких шляпах принялись шушукаться между собой, явно замышляя что-то нехорошее. Возможно, он понял, что стук сапог слышен все ближе, а Большой Брат очень скоро придет к выводу, что деньги были потрачены зря!

Как бы там ни было, день приезда Юла Бриннера неотвратимо приближался, и каждый вечер столовая заполнялась его потенциальными зрителями и преисполненными надежд поклонниками. А Юла все не было и не было! И вот он наконец явился – его встречали с восторгом и страхом, как настоящее божество. Мы с Сержем были у себя в номере, когда он приехал. Никогда не забуду, как я стояла у окна и через москитную сетку пыталась разглядеть его огромный красный американский лимузин. Из него хлынула целая свора собак, а затем появились шляпные коробки, его элегантная супруга в ковбойской шляпе, какие-то ящики и короба… В толпе вокруг нервно перешептывались. Персонал отеля в знак уважения к гостю выстроился в шеренгу, вытолкнув вперед девочку с букетом цветов. Согласно сценарию, она вручила букет Юлу, а тот передал его своей спутнице, Жаклин де Круасси. В тот момент я успела разглядеть только ее стройный силуэт и то, как она держалась – естественно и спокойно, с врожденным чувством уверенности в себе, позволяющим в любых обстоятельствах вести себя непринужденно. Шляпа на ней была – как мне показалось – итальянская, туфли – фирмы Villon, а брюки ей, несомненно, кроил сам Баленсиага. Мы с Сержем, притаившись за москитной сеткой, хмыкали, наблюдая за всеми этими реверансами и пируэтами, но он понимал, что внутренне я вся горю и изо всех сил надеюсь, что меня не слишком заденет их торжественный выход. В душе я радовалась, что никто не видит моей униженной позы возле окна.

Несмотря на все наши насмешки, в конце концов мы влюбились в Юла. Особенно мне нравится его жена Жаклин. Все в ней меня восхищает. Она повсюду как дома – что на кухне, что на званом ужине. Чтобы поддерживать беседу с коллегами Юла, она научилась разбираться в мире кино. Она проявляет интерес ко всему, что интересует его, при этом не теряя ни чувства меры, ни чувства собственного достоинства. Юл остался точно таким, каким я его запомнила с момента нашей предыдущей встречи три года назад. С нами он мил и любезен, но во время работы впадает в настоящую ярость. «Эй ты, членосос, а ну иди сюда! Пошевеливайся, а не ползи, как дохлая муха!» Он не просто кричит, он орет. Один раз он наорал и на меня. Перед очередной летучкой, которая должна была состояться через пять минут, я стояла в саду – на солнце и без шляпы. Юл стукнул меня по голове сложенным номером New York Herald Tribune – эту газету ему доставляли каждые два дня, – закричал, что я веду себя непрофессионально, и назвал соплячкой. Я залилась краской, ведь на нас смотрела вся съемочная группа. К счастью, я надела огромные темные очки, и никто не видел, как у меня из глаз полились, скатываясь по щекам, слезы. Как назло, рядом стояла Кейт. «Мама, почему этот дядя тебя ударил? – спросила она. – Ты плохо себя вела?» Не считая этого случая и еще одного спора по поводу корриды, других трений между нами не было. Зато другие получали от него по полной программе. «Членососом» он обозвал нашего композитора Морта Шумана за то, что тот поставил свою машину слишком близко к лимузину Юла[115], и на того пахнуло выхлопными газами!